Библиотека

Это был период взросления. Я активно пересматривал взгляды на людей и мир, окружавший меня. Мир казался смешным и простым до икоты, а люди – нелепыми марионетками.
Самым нелепым был ты. Худой мальчишка, диким зверьком пробирающийся через гостиную Слизерина в спальню, мелькающий в Большом зале грязной головенкой, вызывал желание засмеяться, дать шутливого подзатыльника и накормить. Предварительно отмыв, конечно.
Так я научился защищать.
Ты вырос в не менее нелепого молодого человека. Я тогда ощущал себя исключительно взрослым и опытным, отец начал доверять мне ведение дел в Поместье. Я начал познавать неизвестную доселе силу денег и власти – имя и связи отца ничто по сравнению с тем упоением, которое накатывает тяжелой волной, когда ты держишь в руках чью-то судьбу.
Тогда мне казалось, что я оседлал саму жизнь. Со снисходительной усмешкой смотрел на вечерние забавы «молодежи», прожигал надменным взглядом мелких служащих Министерства. Я был Малфоем.
А ты был собой. Дикая кровь, бешеный темперамент, ненависть к миру. О, как ты ненавидел – я купался в лучах этой ненависти, ее можно было черпать горстями и швырять в лицо врагам.
И меня ненавидел больше других. За свои дрожащие пальцы, сухие губы, колотящееся сердце. И ненавидел себя. За то же самое. Идиот.
Какой же идиот. Вспыльчивый и замкнутый, с бледной кожей, похожей на лунный свет, черными прядями, которыми ты отгораживался от мира.
Я откидывал их назад, хватал тебя за подбородок и смотрел в глаза, наливающиеся черной злобой с каждым нажатием твердых пальцев.
Так я научился покорять.

Я много раз уходил, но всегда возвращался.
И повзрослел, когда понял, что не представляю жизни без твоего плеча. Можно долго бежать от самого себя, но я Малфой. Когда пришло время посмотреть правде в глаза, я это сделал. Глаза у правды оказались черные.
Ты меня спрашивал – почему?
Когда я осторожно укладывал тебя на широкую кровать.
Когда делал крестным своего сына.
Когда прикрывал тебя перед Лордом.

Почему я сейчас стою, вглядываясь в темные мутные окошки магловской развалюхи? Они мертвы, сердце сжимается от ужаса неминуемой потери и глухо колотится в горло – я чувствую, как изламывается маска спокойствия на моем лице.
Пусть опять спросит – почему? Пусть выплюнет в лицо презрение, боль от предательства и ненависть. Пусть он там будет. Живой.
На белом покрывале рождественского снежка выделяются только мои следы. Британская погода опять преподнесла сюрприз, запорошив мокрый и неприветливый Лондон белой пушистой сыпью.
Я уверенно ступаю на широкое крыльцо, и оно натужно скрипит под моими шагами.
Скользит под пальцами, затянутыми в черную кожу, латунная ручка. Я дергаю дверь, она не поддается. Дрожь от пальцев распространяется по всему телу. Алохомора звенит в воздухе, неподатливый замок тихо щелкает.
В доме пахнет сыростью и болью.
Я оглядываю пустую прихожую. Бедность и горе впитались в эти стены. Запах безнадежности и тоски вызывает во мне глухое желание завыть.
Я знаю, что ты меня ждал так долго, как мог. А потом перестал. Ты просто принял мое отсутствие как должное и задыхался от одиночества и боли. Прости дурака. Не смог раньше.
Если ты здесь.
Если только ты здесь.

Тихо шепчу «Люмос». Безупречная чистота и порядок. Прикрываю глаза – легкий налет чар, опутывающих дом, отражается на внутренней стороне века.
Ты все продумал, Северус. Все. Кроме того, что я не приду.
Тишину рвет легкий скрип полов, и я накладываю заклинание тишины, широко, размашисто шагая к приоткрытой двери в спальню.
Почему в доме, поцелуй меня смертофалд, так холодно и темно? И почему это жилище такое мертвое, Северус?
Я проскальзываю в спальню. В мутное окно едва падает свет далекого фонаря, сквозняк чуть колышет цветную занавеску. Тишина пригибает к полу.
Все же есть у меня характер и выдержка.
Они не дали мне взвыть по-волчьи, броситься на стены хлипкой хибары, разнести в пыль одним заклинанием, выметая разом и сырость, и боль, и горечь – оставив после себя очищение грядущего года.

С Рождеством, Северус.
Я осторожно подхожу к неудобной угловатой кровати, опускаюсь на колени и обнимаю плечи, сжавшиеся от холода под тонким одеялом. Глажу непослушные черные волосы, целую зажившие бугры шрамов на горле.
Твое теплое дыхание касается моей щеки и замирает. Ты вздрагиваешь, каменеешь – и через мгновенье расслабляешься в моих руках. А я опускаю голову тебе на грудь и шепчу холодно и отстраненно:
- Ты жив.
Малфои не плачут.
Во мне медленно разжимается тугая стальная пружина, и я, наконец, могу дышать. Впервые за много месяцев я вздыхаю глубоко и свободно.
Ты судорожно сглатываешь, в черных глазах, таких тусклых спросонья, разгорается антрацитовое пламя. Ты шевелишь губами в немом вопросе.
- Потому что Малфои любят единожды.