Библиотека

…О Мерлин, Моргана и иже с ними! О Зевс-вседержитель со всем пантеоном! Перун-громовержец! Озирис и его части тела! Вельзевул, Люцифер и Мефистофель! Тысячерукая Каннон и восьмирукий Шива! О! О! О-о-о!
Конечно, вам трудно. Вам непросто. Вам просто невозможно понять чувства молодой репортерши «Колдополитена», которой прямо в руки свалилась невероятная, сверхъестественная, просто-таки волшебная удача. На носу очередная годовщина победы в Последней войне; ведущая журналистка издания, дай Мерлин ей здоровья, сломала ногу и при всем, ха-ха-ха, желании не может сегодня работать на выезде; а Люциус Малфой – САМ Люциус Малфой! – в кои-то веки согласился дать интервью их журналу! И редактор поручил это ей! Ей! ЕЙ! Ее звездный час! Ее пятнадцать минут славы! Ее шанс пробиться на журналистский Олимп! Никто больше не посмеет отправить ее за кофе, как какого-нибудь домовика; никто не свалит на нее занудный репортаж о конкурсе «Мисс Магия-две тысячи сколько-то»; никто не заставит ее наколдовывать бейджики для семинара по использованию в современной маго-информационной сфере новейших компьютерных достижений магглов. Она станет второй Ритой Скитер. О Мерлин! О Моргана! О-о-о-о!!!
Но, дементор все побери, до интервью остается каких-то полчаса, а ничего еще не готово! Ничего, включая и ее саму. После душа, спешно высушивая и завивая палочкой волосы, журналистка одновременно диктует самопишушему перу вопросы, которые следует обязательно задать знаменитому магу, бывшему Пожирателю, герою войны и... боггартову мать! На колготках – как всегда, как назло! – возникает «стрелка». «Репаро!» - взвизгивает девушка. Получается не очень, но времени катастрофически не хватает, а Малфой-мэнор открыт для аппарации – специально для нее, корреспондентки ведущего журнала, в ближайшем будущем – ведущей корреспондентки! – только в течение двух минут. Блокнот, перо, сумочка, о Мерлин! – губы, губы не подкрашены!.. Поздно! Раздается звонок специально установленного таймера – ровно пять часов. Пора! Судорожно сжав сумочку, журналистка аппарирует…
В пять часов и одну минуту она стоит посреди огромного холла Малфой-мэнора и осматривается ошеломленно и в то же время профессионально наблюдательно. Впрочем, пищи для ее наблюдательности здесь немного. Судя по интерьеру, хозяин дома богат, родовит, обладает хорошим вкусом или дизайнером. Вот и все, о чем может сообщить окружающая обстановка. Ну, и кто этого не знает?
- Мисс Гринуорт?
А вот и хозяин этого великолепия. Дорогая мантия глубокого серого оттенка, непередаваемого цвета волосы, непроницаемые серые глаза, вежливая улыбка, породистое лицо…
- Нет. Нет, прошу прощения, мисс Гринуорт заболела, мистер Джонсон попросил меня заменить ее сегодня. Очень рада встретиться с вами. Мое имя Сесилия. Сесилия Лэйн.
«Ах, вот в чем дело», - думает владелец Малфой-мэнора, провожая журналистку в гостиную. В первый момент его неприятно задевает внешний вид гостьи – плохо зачиненная «стрелка» на колготках, неровно накрашенные губы, нервный и несколько вызывающий взгляд. Так не выглядят ведущие журналисты изданий. Но все объясняет то, что она, оказывается, только карабкается наверх. Очевидно, он – ее первое серьезное задание. Ее шанс на выигрыш. Ее лотерейный билет. Ну что ж, посмотрим, как девочка использует этот шанс. Он не собирается делать скидку на ее неопытность. Если хочешь преуспеть в жизни – нужно быть готовым сражаться.
«Какой мужчина, - думает идущая рядом Сесилия Лэйн. – Какая несправедливость все-таки, что все приличные мужчины или женаты, или геи. Впрочем, ведь Люциус Малфой был женат… Бисексуал? Вполне вероятно. Тогда стоит попробовать. Какая досада, что не было времени привести себя в порядок! Ладно, будем действовать с тем, что есть… Насколько я знаю, в последние годы в поместье не часто появлялись симпатичные молодые особы…». Продуманно сверкающей улыбкой Сесилия Лэйн благодарит мистера Малфоя за приглашение присесть. Хвала Мерлину, кресло не из тех, в которых утопаешь по самые уши, так, что коленки оказываются на уровне глаз. Нет, в этом изящном креслице можно продемонстрировать все достоинства своей фигуры. К примеру, потянувшись за чашечкой кофе, которую домовик уже поставил на низенький – что тоже очень удобно! – столик…
Люциус Малфой смотрит на гостью вежливым, не выражающим ничего, кроме умеренного гостеприимства, взглядом. В нем невозможно увидеть и намека на то, о чем он сейчас думает. На самом деле Люциус откровенно развлекается: все-таки не зря он решил нарушить свое затворничество. Эта молодая репортерша невыносимо забавна в своих намерениях. И ведь уверена, что соблазняет его по всем правилам: изысканно и незаметно. Эта до наивности вульгарная поза, когда она неспешно тянется, чтобы взять чашку, - в вырезе пиджака открывается грудь, юбка ползет еще выше по бедрам… неплохим бедрам, надо признать. Но неужели она искренне верит, что явившись вот так вот, с улицы, в своем маггловском наряде и явно не профессионально наложенном макияже, сможет заинтересовать замковладельца? Да уж, сказка о Золушке на новый лад…
- Итак, мисс Лейн, - бархатным голосом произносит Люциус Малфой и замечает, как щеки собеседницы окрашиваются в легчайший розовый цвет, - о чем вы хотите меня спросить?
Сесилия Лэйн чувствует, как изменился голос хозяина. Какой глубокий, завораживающий, ласкающий тембр… «Неужели?» - мелькает у нее в голове. «Я с удовольствием спросила бы, не хотите ли вы, …Люциус …перенести наше интервью в вашу спальню. К сожалению, этот вопрос я задать вам не могу… Или могу? А что, если…», - совсем уж шальная мысль. Избавляясь от нее, Сесилия встряхивает головой (демонстрируя между делом пышность и блеск волос) и открывает блокнот.
- Сэр, нашим читателям хотелось бы знать, как началось ваше общение с Героем? Насколько нам известно, поначалу отношения между вами нельзя было назвать дружескими?
- Вы правы, мисс Лэйн, - произносит Люциус Малфой, с интересом наблюдавший за колебаниями журналистки («Представляю, что бы она спросила у меня, будь ее воля!»), - в свои школьные годы Поттер меня не слишком любил. У нас были… принципиальные разногласия. Как вы знаете, долгое время я был в числе сторонников Темного Лорда…
На лице журналистки едва скрываемое разочарование. Ей неинтересно слушать про политические дела позавчерашних дней. Ее задача – написать о чувствах, о всепоглощающей любви, о двух сердцах, бившихся друг для друга. Читатели должны рыдать над ее будущим материалом. А для этого… Но она не смеет перебивать Люциуса Малфоя. Однако он сам останавливается, почувствовав ее нетерпение.
- Впрочем, ваших читателей, очевидно, мало интересуют наши преданья глубокой старины, - с легкой улыбкой замечает он. Сесилия приходит в замешательство от того, что ее мысли так легко прочитаны, и одновременно в восторг – ах, если бы все мужчины были такими понимающими!
- Да, - обворожительно улыбается она, - вы правы, направленность нашего издания, действительно, достаточно далека от аналитической. («Хорошо сказала! – думает она про себя. – Надеюсь, он оценил»). Наших читателей больше интересуют личные моменты… движения души, так сказать. Мы стараемся заглянуть во внутренний мир наших героев, понять их… принять… - яркость ее улыбки при этих словах приглушается, поскольку момент требует лиричности. Однако про взгляд Сесилия забывает, и он диссонирует с ее словами и губами, выдавая алчное желание «принять» Люциуса Малфоя со всеми его движениями души и немалыми средствами в придачу.
- Конечно, - вновь улыбается Люциус. – Итак?
- Итак – как все началось?
- К сожалению, придется начать с несколько грустных событий, - сообщает собеседник, и журналистка усиленно кивает, показывая – ничего страшного, у всех нас есть неприятные воспоминания, - во время моего пребывания в Азкабане…
Его голос льется ровно, нанизывая круглые, как бусины, слова на стержень беседы. Разумеется, он не собирается раскрывать душу на страницах этого журнальчика. Он говорит, умело и совершенно автоматически используя весь необходимый арсенал интонаций, взглядов и полуулыбок, чтобы выстроить у журналистки совершенно определенное впечатление, и одновременно вспоминает…
***
Азкабан. Место, которое невозможно описать, не побывав там. И побывав, невозможно – оно не подвластно словам. И времени. Холод, сырость и полумрак – именно в таком порядке. Дементоры? Да, конечно, но его почему-то больше всего убивал холод – холод камня, воздуха, бесконечного моря вокруг, невидимого, но явственно ощущаемого даже через толстые каменные стены. Казалось, этот холод останется в нем на всю жизнь, отправься он даже в экваториальную Африку. Собственно… так оно и есть. Был лишь короткий промежуток времени, когда он согрелся. Когда с ним так щедро делились теплом…
Поттер начал приходить к нему… да, примерно через год после заключения в тюрьму. До него появлялись авроры – начальственные и рядовые, молодые и старые, опытные и не очень. Доступными им способами – от побоев до посулов – они пытались заставить заключенного рассказать все. Просто – все. Чтобы воевать с Темным Лордом, одного Поттера было мало. Была нужна информация. Любая. А Люциус, как ни крути, был достаточно приближен к Лорду, чтобы считаться ценным источником. Однако по той же самой причине от Сыворотки Правды и легилименции его мозг был надежно защищен. Так что Люциус – сплевывая кровь после «перекрестных допросов» - авроров просто игнорировал. Может быть, с Грюмом пришлось бы посложнее, но у Грюма просто не было времени на душеспасительные беседы.
А у Поттера, очевидно, было. Он пришел раз, другой, а потом взял за правило являться каждый день. Он уговаривал, кричал, умолял, ругался, взывал к совести, обещал полное и безусловное оправдание, громил камеру, разнося заклинаниями в пыль ее немногочисленные удобства. Однажды он попытался ударить Малфоя, но, натолкнувшись на холодный невозмутимый взгляд, осекся. А в другой раз он плакал и сквозь слезы говорил что-то сбивчивое об избранности, одиночестве, ненависти и боли. Тогда у Люциуса мелькнула мысль, что эти визиты для Поттера стали такой же необходимостью, как и для него.
А для него они действительно превратились в такую же - и даже бОльшую – потребность, как еда, сон, движение. Гарри приносил с собой тепло. Необъяснимо – но в его присутствии Люциус мог позволить себе чуть-чуть расслабиться, перестать внутренне дрожать от пронизывающего, промозглого холода. Никто, кроме Гарри, к нему больше не приходил – видимо, поняв бесперспективность «общения». А Поттер упорно являлся. Месяц, другой, третий… Люциус невольно даже восхитился его упрямством. И продолжал молчать. А Поттер продолжал приходить. Но говорил все меньше, не говоря уж о более действенных методах допроса. Часто они просто сидели молча напротив друг друга, часами глядя в пол, и трудно было определить, кто из них заключенный, а кто посетитель. Но Люциус по-прежнему чувствовал, как холод слегка отступает в присутствии гриффиндорца. А потом он заговорил. Сам. Первый. Не объясняя себе, почему он это сделал. «Я хочу выйти отсюда», - сказал он. «Хорошо», - ответил Гарри, не двигаясь с места. И они помолчали еще немного. Потом Поттер ушел.
Пришел Грюм и деловито начал обговаривать условия сделки. «Расскажите все, что знаете, и идите, куда хотите», пожалуй, сошло бы для Поттера. С Грюмом было куда сложнее. В итоге Люциус на положении сотрудничающего военнопленного должен был оставаться под стражей в аврорате до окончания войны (победоносного, разумеется), после чего, с частичной конфискацией имущества (Малфой-старший всегда подозревал, что аврорат интересуется деньгами куда больше, чем соглашается в том признаться), получал свободу в пределах Англии, при условии установления контроля над его передвижениями и занятиями магией. Честно говоря, такая свобода очень напоминала короткий поводок, но в положении Люциуса выторговать большее представлялось затруднительным.
Первым, на кого он натолкнулся в штабе авроров, был Поттер…
***
- …и нам пришлось работать вместе, - завершает свой рассказ Люциус. Журналистка смотрит на него округлившимися, подернутыми дымкой романтики глазами. Ах, девочка, неужели ты и вправду думаешь, что в Азкабане может родиться любовь? Тогда ты еще большая дура, чем показалось вначале.
- После того, как вы согласились сотрудничать… - бойко продолжает опомнившаяся журналистка. Ну да, скользкая тема пройдена, и можно спокойно задавать вопросы о том, как Герой победил Темного Лорда и – между делом – сердце одного из его приспешников. Красиво звучит, не так ли?
«Красиво звучит – любовь, родившаяся в Азкабане, - думает между тем Сесилия. – Тянет на заголовок. Или – «Любовь средь холода и камня». Или… ладно, успею придумать. Интересно, уместно ли будет пригласить его на ужин, например, под предлогом вычитки интервью? Или у них это не принято?». Она катастрофически боится сделать ошибку, у нее слишком мало опыта общения с сильными мира сего, с представителями аристократии, она не знает, как правильно вести себя в подобной ситуации, но совсем не собирается упускать этот – может быть, единственный! – предоставленный судьбой шанс.
- …вам пришлось долгое время тесно общаться, не так ли?
- О да, - легко произносит Люциус, но так, что непонятно – подтверждение это или тонкая ирония.
- И? – подталкивает его Сесилия.
- И мы в конце концов нашли общий язык, - снова чуть улыбается Люциус. Вопреки его желанию, улыбка получается печальной и очень искренней. Совсем некстати. Остается надеяться, что журналистка не слишком искусна в чтении мимики собеседника. Ей совершенно незачем знать, как они нашли общий язык.
***
Как ни странно, они вполне выносили друг друга. Гарри учился, Люциус делился информацией – знаний и опыта у него было немало, и он даже испытывал некое подобие удовольствия, обнаруживая, сколь многому он может научить «надежду волшебного мира». Гарри занимался упорно, даже ожесточенно, но без свойственной ему прежде, насколько знал Люциус, легкости. И, вспоминая, что говорил Поттер во время их азкабанских встреч, Малфой без особых усилий понял, что происходит. Поттер просто устал. Устал быть всеобщей надеждой, устал ненавидеть, устал от груза пророчества, от ожидания мести, от необходимости постоянно стремиться к ускользающей цели, от обязанности быть героем, от всего, что ему уже пришлось пережить за семнадцать лет. Забавно, что причина, толкнувшая Люциуса на предательство Темного Лорда, была точно такой же. Он вспоминал рассказы о Томе Риддле времен его учебы в Хогвартсе: все утверждали, что тот обладал невероятной притягательностью, его, по всей видимости, окружала столь же мощная аура, что и Поттера, только Гарри был подобен костру, согревающему в ночи, а Том – холодному огню, обжигающему, но манящему. Именно этот огонь привлекал поначалу его приверженцев, а уж потом находились другие причины, чтобы оставаться преданными: фанатизм, страх, привычка, вера, расчет… Но после Азкабана любая из этих причин казалось Люциусу достаточно мелкой, чтобы хранить верность тому, в ком он постепенно, не признавая это даже перед самим собой, разочаровался и в кого только заставлял себя верить постоянно и привычно применяемым усилием воли. Хотя возможно, что силы этой привычки и самообмана хватило бы Люциусу до конца его дней. Если бы судьба не столкнула его с Гарри…Гарри, чье обаяние было более свежим, более человечным, более теплым. Насколько Малфой помнил Джеймса Поттера, тот подобными чарами не обладал. Скорее всего, это было в Гарри от матери. Магглорожденная…Надо же. 
Азкабан не мог не наложить свой отпечаток даже на кратковременного обитателя его стен, и поначалу к бывшему Пожирателю некоторые в аврорате относились, можно сказать, с жалостью. Но, не прилагая почти никаких усилий, совершенно машинально и очень быстро, он вернулся к прежнему Люциусу Малфою – высокомерному, презрительному, циничному. Прежняя осанка, прежние интонации, прежняя ленивая улыбка; заметив, как Уизли – кажется, Рон? – сжимает кулаки, сдерживая желание запустить в «военнопленного» Авадой после очередного колкого замечания, Люциус довольно усмехался про себя – о да, он вернулся. Азкабан не властен над теми, кто властвует собой. И только Поттер почему-то видел, что Малфой изменился. Наверное, потому, что их чувства, их отношение к окружающему миру вдруг оказались в чем-то очень схожи. Как же они устали быть теми, кем, возможно, не стали бы никогда, будь у них возможность выбора… Теперь смерть Темного Лорда была единственным выходом, единственной возможностью освободиться от придуманной для них жизни: Пожирателя Смерти – для Люциуса, Избранного – для Гарри. И оба старались, как могли, приблизиться к этой цели.
***
- Можно сказать, что вы стали друзьями? – в предвкушении спросила Сесилия Лэйн. Люциус едва удержался от язвительного ответа. Черт, он же сам ее пригласил.
- Можно сказать и так, - качнул он головой. – Хотя было бы вернее… Но журналистка уже не слышала его, ее самопишушее перо строчило как сумасшедшее.
- Надеюсь, я смогу увидеть ваш материал до выхода в свет? – поинтересовался Люциус. Это она услышала.
- Да-да, конечно. Мы с вами еще встретимся, и я все вам покажу. Это будет замечательное интервью, поверьте, вы даже не представляете! – «Он сам заговорил об этом. О новой встрече. Сесилия, сегодня определенно твой день!».
«Кажется, уже представляю», - подумал Люциус, в очередной раз спрашивая себя, зачем он согласился на это интервью. Он считал, что просто хотел напомнить людям о Гарри – не о символе, о живом человеке… напомнить хотя бы вот таким «глянцевым» образом. Или же ему настолько захотелось поговорить о нем, что с кем и как – уже не имело значения? Или…
- Последняя Битва стала переломным моментом не только в войне, но и в ваших отношениях? – задает очередной вопрос Сесилия Лэйн. Большие буквы первых двух слов явственно читаются в ее голосе. Еще бы, журналистка «Колдополитена» обязана назубок знать символический язык, которым разговаривают с читателем гламурные издания и с народом – официальные лица. Последняя Битва, Герой, День Памяти… и что-то еще. Профессиональные издержки. Ну, он уж постарается, чтобы их количество в интервью было минимальным.
- Можно сказать и так, - ответ на этот вопрос будет наиболее далек от правды, чем все остальные. Последняя битва… 
***
Никакая она была не последняя. Хотя, конечно, грандиозная. Авроры штурмовали замок Макнейров, где укрылся Волан-де-Морт, Пожиратели сопротивлялись, Люциус помогал группе, в которую входили и Грюм с Поттером, пробраться тайным ходом через подземелья внутрь замка, в его глубочайшие убежища. Вместо приличествующего случаю волнения или, по крайней мере, страха быть убитым, Люциус ощущал холодное разочарование и полное равнодушие к происходящему. Бдительный Грюм, разумеется, подозревал, что все это напускное, и пристально следил за каждым движением Малфоя, чтобы пресечь малейшее поползновение к предательству. Люциуса же если что и беспокоило по-настоящему, то холод. Темные, сырые подземелья с каждым шагом все явственнее напоминали об Азкабане, и всегда трезво мысливший Люциус невольно поддался их мрачному воздействию. «Меня не отпустят, - подумал вдруг он и уже не мог отделаться от этой мысли. – Грюм ни за что не согласится отпустить меня. Закроют в Азкабане пожизненно. И никто не придет, потому что я уже никому не буду нужен». Гарри шел в нескольких метрах позади, очень сосредоточенный, молчаливый, и Люциус почти не чувствовал привычного тепла. «Может быть, он умрет сегодня», - промелькнула мысль, не вызвав никаких эмоций. Констатация факта. Сегодня мог умереть любой…
Но «любым» в конечном итоге оказался Том Риддл. Темный Лорд. Последняя Битва выглядела до того обыденно, что Люциус морщился, вспоминая о ней. Вот что значит полукровка… Хотя, надо отдать должное, Лорд при жизни любил церемонии и театральные эффекты. Просто Поттер не дал ему возможности изобразить нечто этакое. И на Дуэльный Кодекс наплевал, и на приличествующие случаю речи. Повел себя как последний аврор. Нырнул за ближайшую колонну и запустил в Лорда Авадой. Даже проверять результат не стал. Может быть, все и не прошло бы так легко, но, по мнению Люциуса, потеря крестражей на силе Лорда сказалась не лучшим образом. Хоть и считается, что крестраж совершенно отделен от мага, его создавшего, на самом деле столь сильный артефакт не может быть не связан со своим творцом. Впрочем, Поттер об этом как раз не задумывался.
А потом случилось то, о чем Люциусу до сих пор было стыдно вспоминать. Глупый, дурацкий поступок. Не-малфоевский. Они возвращались обратно все теми же запутанными и мрачными переходами, и авроры перебрасывались короткими фразами, а у Люциуса на душе было еще паршивей прежнего. Лорд погиб… и Дамблдор тоже… яркие личности, сильные маги… хотя и с разными взглядами на жизнь. Люциус не понимал, что, собственно, он-то еще делает на этом свете. Нарцисса давно уехала к родственникам и ее возвращение было гораздо менее реально, чем возвращение самого Того-Кого… Тома, в общем. Драко сражается где-то в рядах Пожирателей и вряд когда-нибудь поймет и тем более простит отца, предавшего все, во что он научил верить сына. Хорошо научил… Теперь уже невозможно объяснить ему, что идея и человек, в котором она, как кажется, воплощена, - совершенно разные вещи; что если чистоту идеи и возможно сохранить, то носители ее меняются почти неизбежно и, увы, не в лучшую сторону. Драко и сам поймет это… лет через двадцать. А, возможно, и раньше. Сегодняшние дети взрослеют быстрее. Взять хотя бы Поттера…
И в этот момент он увидел блеснувший впереди зеленый отсвет. И, не успев не то что подумать, но даже моргнуть, рванулся вперед, закрывая Поттера собой. А что было делать? Палочку ему Грюм, естественно, не вернул. Мысль о том, что можно было просто остаться на месте, первой пришла ему в голову после того, как выяснилось, что спасал он Героя от непонятным магооптическим образом принявшего зеленую окраску «Люмоса». Сказать, что все были в шоке от неожиданного геройства Люциуса Малфоя, - значит ничего не сказать. Но все недоуменные, подозрительные и изумленные взгляды были не стоящей внимания мелочью по сравнению с его собственным шоком. Моргана-прародительница, откуда в нем это? «Вашим аврорам только с флоббер-червями в скорости соревноваться», - со всей возможной степенью презрения в голосе сказал он Грюму, упреждая его реакцию. «Где уж нам до Пожирателей Смерти», - издевательски расшаркался задетый его словами глава аврората. А Поттер ничего не сказал. Только ощущение тепла охватило Люциуса с прежней силой, вымывая из пор души холод подземелий.
***
Впрочем, журналистке будет достаточно знать, что он оказал всевозможное содействие аврорам, проведя их по лабиринтам замка. Да, разумеется, на пути встречались опасности, пришлось сражаться. Последняя Битва? О, это было грандиозное зрелище, забыть которое невозможно. 
- А потом? – повела бровью мисс Лэйн. Начиналось самое скандальное и интересное. Люциус опять улыбнулся.
- Потом мы поняли, что наши чувства гораздо глубже простой дружбы…
***
Потом он сидел в открытой камере аврората, крутя в пальцах возвращенную ему палочку - Грюм не обманул – и решая, что делать дальше. Впрочем, особого выбора не было. Следовало вернуться в огромный опустевший Малфой-мэнор и… А что «и»? Ждать конца войны. Заниматься магией. Варить зелья. Снегга пригласить для компании. Тот тоже вряд ли вернется в свой Хогвартс. Тихая, спокойная бессмысленная сотня лет. Лучше бы «Люмос» сегодня все-таки оказался «Авадой». Хоть не зря…
Решетчатая дверь скрипнула. Люциус глянул искоса. Поттер. Опять навещает его в тюрьме. Заколдованный круг какой-то. Гарри сел на кровать рядом, совсем близко, и тепло, всегда исходившее от него, стало очень реальным.
- Чарли прислал сову, - сказал он. Люциус вопросительно взглянул на него.
- Чарли Уизли, - пояснил Поттер. – Он занимается драконами. Сейчас в Аравии. Зовет в гости. Хорошее местечко. Жаркое.
Аравия, вспомнил Люциус. Раскаленный песок. Бледно-голубое выгоревшее небо. Белое солнце. Ни намека на холод.
- Я спросил, могу ли я прибыть не один. Он ответил, что в той дыре можно на месяц укрыть полаврората. Драконы и драконозаводчики. Никому ни до кого нет дела.
Гарри повернул голову и посмотрел Люциусу прямо в глаза. Как Малфой позволил уговорить себя? Темный Лорд, конечно, тоже с легкостью манипулировал ими – только тогда они были молоды, глупы, тщеславны… Но теперь, когда ему было за сорок, когда он так много видел и так много знал, - как он мог позволить втянуть себя в эту авантюру? Ответ мог быть только один: Гарри. Они аппарировали, едва выйдя за пределы Министерства. Как сказал Поттер, «Грюма я беру на себя». Люциус не возражал.
***
- Вы можете назвать это время самым счастливым в вашей жизни? – задохнувшись от восторга, спрашивает журналистка («Какой материал! Какой материал!»).
- Да, я бы сказал, что это было именно так, - отвечает Люциус, и это самый правдивый его ответ за все время интервью. – Мы почти не расставались…
***
Они почти не расставались. Чарли Уизли на удивление правильно воспринял ситуацию, а больше до них действительно никому не было дела – работы у драконозаводчиков хватало. Конечно, пару раз Гарри проводил вечера в «большом доме», как называли главное строение маленького поселка, наверное, рассказывал о войне. Люциус не спрашивал его. Они вообще мало разговаривали. Гуляли в белых, единственно возможных в этом климате мантиях по горячему песку, часами наблюдали за драконами в драконарии, читали, сидя в шезлонгах в домике, сложенном из белого песчаника. В отличие от остальных, они не наколдовывали в доме искусственного климата, свежей прохлады. Их устраивала жара, им не хватало солнца. Точнее, его не хватало Люциусу. Никогда не любивший солнца, теперь он не мог насытиться им. Им – и Гарри. Когда Гарри уходил, Люциусу казалось, что пустыня остывает, и призрак Азкабана вновь появлялся перед ним, напоминая – ты мой. И только ночной шепот Гарри – «Мой, мой…» - мог отогнать это холодное видение… Они пробыли там почти три месяца. А затем аппарировали в Малфой-мэнор.
***
- Неужели все у вас было так гладко? – лукаво блестя глазами, вопрошает Сесилия Лэйн. – Наверняка возникали споры… проблемы… - она морщит носик. Она знает, что выглядит обворожительно.
- Видите ли… - за пышным набором слов, со значением произносимых Люциусом, не скрывается на самом деле никакого смысла. Этот фрагмент интервью должен особенно понравиться журналистке и ее читателям. Честный ответ на подобный вопрос был бы невозможен… в данной беседе. В любой беседе.
***
У них не было времени на ссоры. У них вообще оказалось очень мало времени. Чертовски мало времени. Он даже не успел узнать все выражения этих зеленых глаз. Запомнить его манеру полета на метле. Изучить все его привычки и маленькие слабости. Увидеть, как он взрослеет и становится тем, кем должен был стать – сильным, могущественным магом. Не успел спросить, кем он, Люциус Малфой, был для него, почему – именно он? Все было слишком хрупко, чтобы задавать вопросы, и слишком правильно, чтобы знать ответы. Произошедшее с Гарри до безумия напоминало пьесу абсурда, особенно своим сходством со смертью Темного Лорда. Пожиратель-камикадзе, скрывавшийся в Лютном переулке; Гарри, забредший туда любопытства ради, взглянуть на артефакты в лавке «Горбин и Бэрк»; Смертельное проклятие. Убить героя оказалось так же просто, как убить злодея.
Грюм лично прибыл сообщить Люциусу о случившемся. Выслушав его, Малфой вежливо кивнул и предложил чаю, второй раз в жизни пожалев, что так задержался на этом свете. Впрочем, Грюм едва не исправил эту ошибку – после того, как узнал, что Малфой требует похоронить национального героя не на министерском кладбище Павших, не в аврорском «Последнем дозоре» и даже не в Годриковой Лощине, а в Малфой-мэноре, на семейном кладбище Малфоев. У Люциуса имелся и неопровержимый довод – завещание Поттера, в котором Люциус Малфой назначался единственным его душеприказчиком в вопросах организации похорон. Люциус сам не знал, почему месяц назад настоял на том, чтобы составить такие завещания.
- И где бы ты хотел встретить вечность? – спросил он у Гарри вечером, когда они сидели у камина, потягивая коньяк.
- Как душеприказчик душеприказчику, - протянул Поттер, разглядывая напиток на свет, - могу сказать – я бы хотел встретить ее рядом с тобой.
- А Годрикова Лощина? – спросил Люциус. Вечно Поттер все усложняет. И собственную жизнь, и собственную смерть.
- Я думаю, они поняли бы меня. (Люциус недоверчиво поднял брови). Да-да. Я уверен, они не хотели бы разлучаться после смерти. И я не хочу… Не договорив, он взял Люциуса за руку.
Люциус очень редко приходил к его могиле. Там было ничуть не теплее, чем в других уголках имения.
***
- И теперь вы можете каждый день навещать его последний приют, не так ли? – с приличествующей моменту скорбной миной уточняет журналистка. Люциус безразлично кивает. Его утомила эта бессмысленная беседа. Он давно уже раскаялся в собственной глупости. Каждый год он отказывался от подобных предложений прессы. Мерлин его дернул согласиться на этот раз. Неужели ему настолько одиноко, что он готов общаться даже с таким… безмозглым созданием?
Сесилия Лэйн пребывает в нескончаемом восторге. Все идет как надо, остается задать последний вопрос. Она специально придумала его, чтобы польстить Люциусу Малфою, ну и… чтобы узнать кое-что, что может оказаться полезным для нее самой.
- Сэр, - начинает она, улыбаясь в предвкушении, - всем известно, какую немаловажную роль сыграли вы в жизни нашего Героя. Читатели «Колдополитена» всегда очень живо реагируют на статьи о Гарри Поттере; но им было бы не менее интересно узнать кое-что и о вас самом. История вашей прошлой любви, безусловно, прекрасна, но как вы живете сейчас? Что вас интересует, какие у вас увлечения, почему вы не принимаете участия в светской жизни? Любите ли вы кого-нибудь сегодня так, как когда-то любили…
Сесилия замолкает, чувствуя, что повеяло холодом. Она машинально оглядывается, но дверь и окна, разумеется, по-прежнему закрыты. Ледяная волна исходит от недавно еще гостеприимно улыбавшегося хозяина замка. Что случилось? Она что-то сделала не так?
- Мисс Лэйн, - совершенно ровный голос, от которого журналистку пробирает дрожь. – Только что я осознал, что наша встреча была большой ошибкой. Я сообщу мистеру Джонсону, что возражаю против публикации этого материала в любом виде. Очень жаль, что вы напрасно потратили свое - и мое - время. Я провожу вас к выходу, - Люциус Малфой поднимается и направляется к двери.
- Но… что случилось? – в полном отчаянии, наплевав на необходимость «держать лицо», почти жалобно спрашивает Сесилия, семеня за ним. – Вы ведь даже не знаете, как я пишу! Это будет хороший материал, честное слово! Вы не понимаете…
- О нет, мисс Лэйн, - Малфой останавливается, во взгляде серых глаз, как и в голосе, - холодный металл, - это вы не понимаете. Вы не поняли ничего, мисс Лэйн. И я даже не надеюсь, что когда-нибудь поймете. 
- Пожалуйста… - делает еще одну попытку Сесилия, - объясните, я постараюсь понять…
- Я считаю это совершенно бесполезной тратой времени, - коротко говорит Люциус и все-таки не может сдержаться. – Вы сказали – я любил Гарри? Я не любил Гарри…
- Но как же? Наши данные… - вскидывается журналистка.
- Ваши данные? – презрение в голосе мужчины переходит границы, допускаемые приличием. – Мисс Лэйн, я не любил Гарри; я люблю его. Вы можете уловить разницу между этими чувствами? Не бывает прошлой любви, мисс Лэйн. Не бывает первой и последней. Любовь может быть только настоящей. Сегодня, сейчас, всегда. Или не быть вообще. Вы способны понять столь простую вещь? Нет? Не могу сказать, что я удивлен. Прощайте, мисс Лэйн. Надеюсь не увидеть вас снова.
Будто из воздуха материализовавшийся домовик распахивает перед гостьей дверь и закрывает за ней с мягким, но очень говорящим стуком. Только теперь журналистка понимает, что ее выставили из замка, не предложив аппарировать. Остается идти пешком до ворот имения. Она быстро идет, почти бежит на высоких каблуках по булыжной дороге, явно не предназначенной для пеших прогулок. К тому моменту, когда она добирается до кованых ворот с симметрично расположенными на створках гербами рода Малфоев, щеки ее похожи на помидоры – они горят и от быстрой ходьбы, и от никуда не девшегося стыда. Да как он мог? Какая чушь! Вот она в прошлом году встречалась с Дэном, а в этом – с Роджером. Значит, Дэн – ее прошлая любовь. Так? Так. Это же просто, думает она, представляя, как именно ей следовало ответить на хамское поведение Люциуса, какие слова можно было подобрать. «Вы не понимаете!». А как же теперь ее работа, что скажет ей редактор? Она провалила первое в жизни серьезное задание. Значит, номер остался без «гвоздевого» материала. О Мерлин, какой ужас! Что делать, что же делать? Да пошли они все к дементорам! Ну за что он с ней так, за что?! Едва оказавшись за воротами, девушка аппарирует домой, не замечая, что по ее щекам бегут злые горячие слезы…
Люциус стоит посреди холла, заложив руки за спину и глядя на картину, изображающую его семью в иные, очень давние времена. Нарцисса, Драко… Он вспоминает о последней встрече с сыном.
***
Ему сообщили, что Драко, обнаруженный на месте очередной стычки Пожирателей и авроров, доставлен в клинику св. Мунго, и просили поторопиться. При первом же взгляде на сына Люциус понял, что просьба не была напрасной – было удивительно, что Драко вообще еще жил. И уж, разумеется, отца позвал не он. Люциус горько усмехнулся – воспитанный им сын оказался лучшим Малфоем, чем он сам: Драко не предал своего господина, не изменил себе, не спал с лучшим врагом… Он протянул руку к волосам сына, и в этот момент Драко открыл глаза. Взгляд обжег Люциуса ненавистью.
- Отец, - тихо, но отчетливо произнес Драко.
- Сын, - откликнулся Люциус. Он точно не знал, что хочет сказать сыну, которого ему предстояло пережить, но Драко, очевидно, давно продумал подобную ситуацию.
- Я проклинаю тебя, отец, - произнес он все так же отчетливо и затем, затихающим с каждым словом голосом - положенную формулу проклятия. Истинный Малфой…
***
Люциус потер рукой лоб. Зачем он согласился на сегодняшнее интервью? Неужели ему настолько одиноко? Он всегда умел быть один. Собственного общества ему хватало с лихвой. Но это было до него. До Гарри. Драко знал, что делает: ни проклятие ранней смерти, ни проклятие болезни, ни даже проклятие сумасшествия. Проклятие одиночества – вот что выбрал для него сын. И, признаться честно, - он заслужил это. Заслужил. В отличие от тех месяцев в Аравии. Они были подарком судьбы. Не заслугой, не наградой – просто подарком. Даром.
Резко отвернувшись от портрета, Люциус прошел в библиотеку, велел домовику разжечь в камине огонь и протянул к весело заплясавшим языкам пламени холодные ладони.

T H E E N D

Примечание: первоначальный заголовок этого фика - «Нет прошлой любви…». Дело в том, что идея сюжета была навеяна одной прелестной ретро-песней. И хотя позднее заголовок изменился, кусочек текста песни, легший в основу фика, я хочу процитировать (ну, мания у меня такая – ставить эпиграфы в конце =)):
Метель замела, замела Тюильри,
Вьет вензеля, шаля.
Нет прошлой любви, нет последней любви,
Есть настоящая…