Библиотека

Люциус Малфой с детства привык считать себя самодостаточным человеком. В его привычки никогда не входила зависимость от других людей, и именно поэтому он был неприятно удивлён, оказавшись в своей камере единственным заключённым.
Безусловно, освобождение Драко его не могло не радовать, и хотя Люциус не радовался мысли о том, что они с сыном больше не увидятся, он никак не ожидал от себя скуки по бессмысленным разговорам. Да, ему будет не хватать сына, и это было вполне понятно. А вот откуда такая острая нехватка простого человеческого общения, Люциус не знал.
Особо общительным он не был никогда, не был он и угрюмым молчуном – этим обычно отличался Северус, который предпочитал стоять в стороне от всех. Люциус запросто поддерживал разговор практически с любым человеком, будь то Министр Магии или грязнокровка Грейнджер, но так же легко и обходился без таких разговоров. Хотя, если подумать, раньше рядом с ним всегда была Нарцисса, с которой можно было поговорить ни о чём или даже просто помолчать, сидя рядом в одном из уютных салонов… Она всегда понимала его, и у мужчины не было потребности разговаривать с кем-либо другим.
Но со смертью Нарциссы что-то изменилось. Это звучит иронично, если учесть сложившиеся обстоятельства: Азкабан. Грейнджер в его доме. Драко, которого после оправдания вряд ли ждёт что-нибудь хорошее…
И тем не менее, изменения были не только внешними. Люциус до сих пор оставался надменным и высокомерным аристократом, заносчивой сволочью, если желаете. Он был аристократом, когда метался по камере, он оставался им, лёжа на жёсткой койке и игнорируя монологи Драко, и даже грязные, спутанные волосы и порядочно отросшая борода не могли сделать из Люциуса кого-либо другого.
Но вот в душе что-то оборвалось. Внешняя оболочка осталась прежней, её уже вряд ли что-нибудь изменит, а внутри осталась унылая пустота. Только где-то в районе груди глухо пульсировала боль, сводя Малфоя с ума, но не причиняя никакого вреда его телу.

Люциусу доставляло какое-то иррациональное удовольствие просто лежать на койке и упиваться собственным горем, не отвечая на вопросы сына. Однако присутствие Драко не давало полностью уйти в себя, заставляло вслушиваться в слова, желая… Чего? Тогда Люциус ещё не мог понять. Теперь, когда он остался один, он понял.
Общения. Чувства того, что ты кому-то нужен. Любви. Человеческого тепла. Пусть общение будет односторонним, пусть даже оно будет происходить по чужой инициативе, но всё равно слова сына создавали иллюзию более или менее нормальной атмосферы. Пусть Люциус был нужен Драко лишь для того, чтобы выговориться, это было неважно (и, кроме того, Малфой всё-таки хотел верить, что нужен сыну не только для этого). И Драко любил его. Да, никогда не показывая своих чувств, да, он делал это по-своему, но тем не менее… Всё-таки Малфои тоже люди, и они тоже умеют любить, вопреки мнению общественности.

Люциус глухо зарычал, с силой ударив костяшками пальцев о камни.
Никогда ещё ему не было так паршиво.

***
…Утренний рассвет Гермиона встретила в столовой. Почему-то сегодня она не чувствовала ни малейшей потребности во сне, хотя и не могла объяснить себе, почему. Мысли о том, что Люциус остался в Азкабане, о Драко, который пришёл показать ей новую палочку, но не стал этого делать, умело скрыв смущение за злостью, о Гарри, которого терзал какой-то вопрос, но он не стал говорить из-за Малфоя… Все эти мысли не давали уснуть, и Гермиона, проворочавшись в постели до трёх утра, спустилась в гостиную. Почему-то идти в библиотеку не захотелось.
Через два часа девушка прошла в столовую с огромными окнами, где, по мнению гриффиндорки, было лучше всего встречать восход солнца.
Когда огромный оранжевый шар почти полностью поднялся над горизонтом, девушка услышала тихий вздох за спиной.
– Красиво, правда? – спросил Драко. Гермиона промолчала, понимая, что слизеринец не ждёт ответа. Молчание затягивалось.
– А знаешь, Грей… Гермиона, если бы мы были героями какого-нибудь сопливого романа, я бы должен был, по идее, сейчас начать откровенничать. Рассказывать о маме, о папе, потом обязательно сообразил бы, с кем говорю, наорал бы на тебя…
Гермиона прыснула. Она развернулась и увидела, что Драко улыбается.
– Никогда бы не подумала, что ты имеешь чувство юмора, хорёк, – она улыбнулась. Драко шутливо надул губы.
– Почему хорёк? Я думал, что ты-то, как самая умная из золотого трио, должна была уже сто лет назад забыть о той истории с Грюмом.
– Что я слышу? Ты сделал мне комплимент? – поразилась Гермиона, слегка приподнимая уголки губ.
– Нет, – серьёзно сказал Драко. – Я сказал, что у тебя плохая память. Если ты самая умная, то ты много должна запоминать; если ты много запоминаешь, то можешь забыть что-нибудь…
– Никогда не слышала менее логичного заявления! – воскликнула девушка, отвешивая слизеринцу шутливый подзатыльник. Малфой ухмыльнулся, уворачиваясь от удара. Когда Гермиона, хитро сверкнув глазами, потянулась к палочке, Драко резво выскочил из комнаты, вопя на весь дом:
– Помогите! Убивают!..

…Малфой-мэнор наполнился непривычным весёлым хохотом давних врагов, который заставлял домовых эльфов непонимающе выглядывать из укромных мест и с писком шарахаться от пробегающих мимо хозяев.

***
Гарри нервно мерил шагами гостиную старого дома Сириуса. Та тетрадь, которую ему дал Снейп… Все расчеты, которые проводили он, Дамблдор и Флитвик… И если они верны… Но это же бред, бред, не может этого быть!.. Это чушь, просто Снейп, очевидно, решил закончить начатое Волдемортом и доконать его, Гарри! Но, с другой стороны, это было глупо. Зачем, если… Нет, нет, он даже в мыслях этого не произнесёт!
Юноша запустил руки в волосы и с силой дернул, будто пытаясь избавиться от своей шевелюры. Крепко зажмурив зелёные глаза за линзами очков, он тихо застонал, падая в кресло.
– Бред, бред, это просто бред… – шептал он, спрятав лицо в ладонях. – Не может такого быть…
Вчера он уже собрался рассказать всё Гермионе, надеясь посмеяться вместе с ней. Пока он шёл из своей комнаты к камину, на его лице играла глуповатая улыбка. Когда он зачерпнул горсть Летучего пороха и кинул его в камин, он уже сомневался насчёт шутки. Когда он вышел в Малфой-мэноре, Гарри уже порядком нервничал. Тогда появление Малфоя выбило юношу из колеи и заставило отвлечься от собственных переживаний, а потом были Рон и Джинни, которые хотели узнать подробности, был Люпин, который наведался к ним в гости, было сливочное пиво и шутки…
Так что до конца осознал ситуацию Гарри лишь сегодня с утра.
– Гарри? – мягко спросила Джинни, заходя в комнату. – Ты в порядке?
Гарри убрал руки от лица и взглянул на Джинни, слегка улыбнувшись.
– Да, Джинни, не волнуйся. Кажется, я вчера немного перебрал, – он усмехнулся своей девушке, про себя отмечая, что если Джинни не видела его метаний, то вполне может поверить. Хотя вчера он ограничился всего лишь одной бутылкой сливочного пива.
– Странно, мне казалось… – с сомнением начала девушка, но Гарри ловко притянул её к себе на колени и поцеловал в уголок рта.
– Не волнуйся, Джин, всё и правда в порядке.
Младшая Уизли несмело улыбнулась, глядя в зелёные глаза, из которых постепенно исчезала тревога. К чёрту, подумал юноша, всё к чёрту. Пока можно не задумываться об этой треклятой тетрадке.

***
Альбус Дамблдор, как всегда, ел что-то сладкое, не обращая внимания на бурчание Северуса. Казалось, что все слова заместителя директора спотыкались о преграду в виде лимонных долек и не доходили до слуха Альбуса, хотя Снейп не мог быть уверен в этом. Возможно, именно поэтому он и продолжал говорить.
– Альбус, ну в самом деле, – он тихо застонал, пряча лицо в ладонях. – Я передал ему эту чёртову тетрадь. Я сделал всё, как вы сказали. Теперь мне бы хотелось получить объяснения, зачем это было нужно. Жил бы себе спокойно…
– Северус, мальчик мой, кого ты имеешь в виду? Себя или Гарри? – лукаво спросил директор, прерываясь от разделения слипшихся мармеладок.
– Обоих! – прорычал зельевар. – И Пот… Мальчишка жил бы спокойно, наслаждаясь славой победителя Тёмного Лорда, и я жил бы… Сомневаюсь, что спокойно, от неприятностей меня ещё ничто не спасало, но по крайней мере я бы не сидел как на иголках, ожидая реакции Поттера.
Старик с белой бородой тихонько ухмыльнулся, лукаво глядя на Снейпа.
– Вчера ты мне говорил, что тебя совершенно не волнует его реакция.
– Знаете, Альбус, я бы просто хотел знать, чего мне ожидать в ближайшем будущем, – раздраженно пояснил Северус. – Авады из-за ближайшего угла или…
– Или?.. – вопросил Дамблдор, подаваясь вперёд и прислушиваясь.
– Или для начала порции Круциатуса, – ещё более раздражённо объяснил черноволосый мужчина, резко поднимаясь с кресла и начиная кружить по кабинету.
– А если…
– Нет.
– Но вдруг…
– Исключено.
– Но Северус!..
– Такой вариант я даже рассматривать не буду.
– Так ты…?
– Нет, просто такого варианта не существует в природе.
– Ага, ты всё-таки…
– Альбус!.. – возмущенно воскликнул Северус. – Директор, я же сказал вам, тут два варианта: если в Поттере преобладает гриффиндорская натура, я могу ожидать быструю смерть; если вдруг победит слизеринская натура, меня сначала ждут долгие и мучительные пытки.
– Но почему? Мальчик…
– Альбус, не начинайте!.. – снова застонал Снейп, падая в кресло напротив директорского стола и запуская руки в длинные волосы. – Я могу только надеяться, что он не поверит, – пробормотал он, потирая щёку.

***
…В камере было холодно и сыро. Странно, отрешённо заметил Люциус, на дворе, кажется, ещё только середина лета, а тут холодно, как… Люциус не смог подобрать подходящего сравнения. Раньше всегда можно было сравнить степень холода с Азкабаном, но находясь непосредственно в этой тюрьме, сравнение казалось глупым.
Люциус подумал, что будет обидно умереть вот так, в грязной камере, на каменном полу, под лучами едва проникающего сюда солнца. А ещё обиднее будет скончаться от холода.
Маленький островок в Северном море. Кто сюда пойдёт по собственной воле, чтобы просто навестить когда-то родных людей, ныне превратившихся в живых скелетов, обтянутых кожей? Он и сам уже напоминал себе восставшего из могилы мертвеца, хотя тут никогда не забывали вовремя принести еду. Два раза в день полная тарелка какой-то непонятной бурды – это как насмешка, издевательство над заключёнными. Есть еда, есть какой-то режим – живи и не жалуйся, жри свою порцию и не говори потом, что тебя голодом морят.
Что странно, но еда полностью утоляла голод, при этом не насыщая организм. Люциус раньше слышал о такой особенности тюремной пищи, но никогда не желал верить в это – до тех пор, пока сам не попробовал. У каждого было своё мнение, почему с регулярным питанием человек продолжает худеть и в конце концов может умереть от истощения – кто-то говорил, что на еду наложены чары, кто-то подозревал, что организм не принимает пищу, мучаясь в тюрьме или терзаясь муками совершенного преступления (это в основном была версия верующих магов). Сам Люциус подозревал, что энергия от еды уходит на поддержание тепла в человеческом теле. В этом была своя ирония – организм бросал все силы на то, чтобы не дать человеку скончаться от холода, доводя его до голодной смерти. Ха-ха. Смешно.

Но самым ужасным было вынужденное одиночество, медленно сводящее с ума. Не было никакой возможности поделится с другим человеком своими соображениями, вступить в дискуссию, спорить, до хрипоты отстаивая свою точку зрения…
Люциус горько рассмеялся, поражаясь тому, как хрипло зазвучал его голос после вынужденного молчания. Замечательная картина – в прошлом один из самых аристократичных магов Британии спорит с другим заключенным в Азкабане, брызжа слюной.
Хотя с другой стороны он уже столько раз не смог удержать на лице обычную маску презрения и высокомерия, что пора бы уже забыть о своём имидже. В любом случае, здесь, в тюрьме, ему уже точно нет нужды сохранять всё то же выражение лица, к которому привыкли знакомые с ним люди. Забавно, что по какой-то насмешке судьбы именно Грейнджер видела его истинные чувства – когда он не смог сдержать удивления при виде квартиры Джона, когда читал о гибели Нарциссы…
Что ж, теперь это уже неважно.
Теперь можно даже потихоньку делать разминку для лица, чтобы чем-нибудь заняться. Думать на разные темы и постепенно избавляться от холодной маски отчуждённости… Тогда он, по крайней мере, не умрёт с безразличным лицом.
А с другой стороны, если ему будет безразлична смерть, то с каким ещё лицом ему умирать?..

***
– А знаешь, Гермиона, – Драко шумно отхлебнул из чашки, словно назло своим идеальным манерам. – Ты, оказывается, умеешь не только книги читать.
– А знаешь, Драко, – в тон ему ответила девушка, весело улыбаясь и болтая ногами. – После того разгрома, который ты создал в доме, я уже не смогу называть тебя хорьком – потому что они маленькие и юркие.
Малфой фыркнул, отправляя в рот рассыпное печенье. – Какой ужас! – притворно вздохнул он. – Пустили Грейнджер в дом… Раньше в Малфой-мэноре водились только солёные крекеры, чтобы не портить фигуру.
– Да ну? А как же булочки? – усмехнулась Гермиона, вспоминая рассказ эльфов о ночных походах юного мастера на кухню.
Драко подавился чаем.
– И потом все зовут нас, слизеринцев, коварными!.. Откуда, откуда?.. – театрально заламывая руки завывал юноша. – Откуда ты узнала об этом, коварная женщина?! О нет, не говори мне, я не хочу этого знать! – воскликнул он, откидываясь на спинку стула и закрывая глаза одной рукой, позволяя другой безвольно свеситься вдоль тела. Гермиона звонко рассмеялась, заставив Драко приоткрыть один глаз. Его лицо продолжало сохранять трагичное выражение, хотя уголок губ подозрительно дергался.
– В тебе умер великий актёр, Драко! – аплодируя, произнесла Гермиона. Малфой сел нормально, вновь пододвигая к себе чай и миску с печеньем. Девушка не стала это никак комментировать, потому что ей было жалко юношу – глядя на то, как быстро и в каких количествах он поглощал обед и ужин, становилось понятно качество пищи в Азкабане.
– Почему же умер? – Малфой снова был сама невозмутимость. Он картинно повёл бровью, надменно глядя на гриффиндорку.

Они оба сидели в одном из маленьких салонов Малфой-мэнора, который Драко показал девушке ещё утром. Очевидно, ему тоже было не по себе в большой столовой, рассчитанной на приёмы гостей. Обстановка в маленькой комнате действительно гораздо сильнее импонировала молодым людям: небольшой круглый столик с парой стульев, широко открытые окна, бар с выпивкой, диван (вернее софа) для отдыха и камин, который эльфы затопили ближе к вечеру – всё это располагало к беседе, или, лучше сказать, пикировке.
– Драко, знаешь, мне кажется, ты совсем не похож на своего отца, – задумчиво произнесла Гермиона, вспоминая суровое и сосредоточенное лицо старшего Малфоя, настолько отличавшееся от весёлого и безбашенного слизеринца, который только что разыгрывал перед ней целый спектакль. Возможно, Гермиона не могла сказать точно, Люциус просто притворялся бесчувственной сволочью. Об этом говорило его лицо, когда он читал ту роковую статью в пророке. А может быть и нет: об этом говорили все остальные факты из его жизни, которые знала Гермиона.
И всё равно сложно было поверить, что Люциус сумел воспитать в Драко такой весёлый характер, практически не отличающийся от привычек Гарри и Рона.
Но ведь он не был таким в школе, верно? Он был заносчивым ублюдком, лучшим развлечением для которого были издевательства над тобой, Гарри и Роном, – услужливо подсказал внутренний голос.
Да, согласилась Гермиона, тогда он был больше похож на своего отца. Но если бы Драко действительно был таким же человеком, каким он был в школе, он бы никогда не стал дурачиться передо мной. Ведь кто я? Грязнокровка. Что могло заставить его так вести себя, если его характеру претит даже находится со мной под одной крышей?
Может быть, он желает войти к тебе в доверие и получить свой дом обманным путём…
Бред.
И всё-таки он не твой друг. Не стоит забывать об этом, ты не настолько хорошо его знаешь. Он действительно замечательный актёр, и кем бы он ни был – тем же злопамятным слизеринцем, что так часто задирал Гарри, или всего лишь несчастным мальчишкой, который потерял семью и хочет снять стресс столь своеобразным способом. Так что ты никогда не узнаешь, где он играл, а где нет.
Было сложно понять, что из себя представляет Драко. Только что он вёл себя с ней так, словно они знакомы с пелёнок и практически являются друг другу братом и сестрой. С другой стороны, только что подсознание Гермионы провело анализ сущности Драко и заставило девушку вновь засомневаться.
Хороший или плохой человек Драко?
Но ведь эти понятия относительны.
И вот это всё усложняло.

Слизеринец же при вопросе девушки сразу напрягся, и Гермиона увидела, как напряглись его руки и каким серьёзным стало лицо. Он небрежным жестом откинул волосы с лица и заговорил.
– Ты знаешь, Гермиона, при всём моём уважении… – юноша скривился, как от боли. – Ты не можешь судить о таких вещах. Ты слишком плохо знаешь моего отца и меня. Ты гриффиндорка, и ты наверняка считаешь, что все люди везде ведут себя одинаково. Впрочем, для таких же гриффиндорцев, как ты, это утверждение верно.
– А для слизеринцев? – спросила Гермиона, затаив дыхание. Ей был интересен ответ, Драко действительно был неглупым собеседником, как могло показаться в Хогвартсе.
– Училась бы ты в Слизерине – поняла бы, – отрезал Драко и надолго замолчал.

Родители всегда ему говорили, что он пошёл в отца. Драко привык так думать с самого раннего детства, практически с того самого момента, когда стал осознавать мир вокруг себя. И он рос весёлым ребёнком, таким же, каким было большинство маленьких детей в его возрасте. Странно, но он никогда не был избалованным, даже напротив; он верил в то, что кроме его родителей и его дома больше нет другого мира, что во всех семьях такие чудесные отношения. Отец любил его и всегда был приветливым, дружелюбным, мог и пошутить, и поиграть с сыном. Нарцисса часто закатывала глаза и улыбалась, глядя на двух мужчин с платиновыми волосами и глазами цвета грозового неба, которые вели себя совершенно не аристократичным образом: оба могли носиться по дому, кувыркаться на полу или играть в квиддич на заднем дворе. Но при этом Люциус ненавязчиво рассказывал сыну о некоем Лорде, самом великом тёмном волшебнике, о магглах и грязнокровках, которые позорят колдунов, о том, что директор Хогвартса на самом деле не гениальный человек, а простой сумасшедший старик…
Ещё тогда Драко удивился, как осторожно говорит об этом отец: так, словно не желает, чтобы его кто-нибудь слышал. Да и насколько Драко было известно, отец редко показывал на людях свои политические взгляды, если их можно так назвать…
Потом, ближе к пяти годам, Люциус стал обучать сына манере говорить, держаться на людях, смотреть на других свысока, отпускать язвительные комментарии…
После представлений «важным людям» у Драко часто болела спина, так как на всех этих светских вечерах он был вынужден держаться настолько прямо, словно кол проглотил. Когда он заходил в Малфой-мэнор, первым делом Драко съёживался в комочек, с силой наклоняя спину. «Не хочу навсегда остаться таким… Прямым», – объяснял он непонятливым родителям. Люциус только кривил губы в усмешке.
Позже Драко научился так же ухмыляться и вопросительно вздёргивать бровь. Северус, который часто заходил к ним на правах крёстного, долго смеялся, когда крестник вздёрнул бровь в ответ на что-то. После этого Снейп резко оборвал смех и сам сурово глянул на мальчишку, повторив его жест. Драко ужасно испугался, что он сделал что-то не то, но Северус вновь улыбнулся и вернулся к прерванной беседе.
В школе Драко уже умел вести себя соответствующим образом, хотя иногда и жалел об этом. Дома, на каникулах, он всегда становился прежним весёлым юношей, правда всё чаще к этому состоянию прибавлялась усталость и грусть.
Малфои не плачут и ни о чём не жалеют, но Драко считал, что так считают другие люди. Не плачут, это так. Но жалел он о многом: о невозможности подружиться с интересными ему ребятами вместо Кребба и Гойла (да хотя бы с Поттером!), о том, что вынужден выставлять себя таким человеком, каким он сам себя никогда не считал…
Привык. К четвёртому году обучения он привык. А потом возродился Волдеморт, и началась уже полная неразбериха в чувствах и эмоциях…

Светловолосый юноша вздрогнул от тяжёлых воспоминаний и перевёл взгляд на Грейнджер. Как ни странно, она всё ещё была в комнате, но до сих пор не нарушила молчание, за что слизеринец был ей искренне благодарен. И когда он уже собирался заговорить, в салоне возникла Фелли.
– Простите Фелли, Фелли помешала Хозяйке и Мастеру… – запричитала она.
– Фелли, по существу, пожалуйста, – поморщилась Гермиона.
Драко удивлённо поднял брови, глядя на девушку с копной каштановых волос.
– Мистер Поттер желает видеть Хозяйку, – произнесла Фелли, мгновенно прекращая самобичевания.
– Хорошо, скажи, что я буду через минуту, – кивнула Гермиона. – Проводи его в гостиную.
– Что Поттеру нужно от тебя? – спросил Драко скорее для виду, чем из интереса.
Девушка хмыкнула.
– Глупый вопрос. Можешь пойти со мной вместе и узнать.
Драко согласно кивнул, однако идти отказался.

***
– Миона, – немного нервно улыбнулся Гарри. – Рад тебя видеть.
– Вроде как вчера виделись, – улыбнулась в ответ Гермиона, озабоченно рассматривая своего друга. Он казался чем-то очень встревожен: растрёпанные больше обычного волосы, слегка бледное лицо, нервно ломает пальцы, явно не зная чем себя отвлечь от какой-то проблемы.
В последний раз он так выглядел, когда…
– Гарри, – Гермиона почувствовала, как сама бледнеет. – Ты хотел о чём-то поговорить вчера. Это… Это… связано с… Волдемортом? – выдохнула она, присаживаясь на краешек дивана и глядя на Поттера округлившимися глазами.
– Уж лучше бы с ним, – нервно рассмеялся Гарри. Гермиона сердито, хотя и более спокойно сверкнула глазами.
– Что это должно значить, мистер Поттер? – спросила она, всё ещё злясь. Ему не следовало так говорить – надо было подумать о том, что кого-то могут и волновать подобные вещи. Что он там говорил в прошлый раз? Что в его жизни есть что-то, что ей может не понравиться… И он пришёл посоветоваться именно к ней, так как явно ещё не успел никому ничего рассказать, иначе нашёл бы слова гораздо проще.
Что мне может не понравиться в его жизни? Или… вернее, что из его жизни может меня… Напугать? Зная Гарри, второй вариант вряд подходит – он всегда говорит прямо. И в то же время… Если он не знает, как я отреагирую на плохие новости, он запросто мог бы завуалировать какое-либо событие таким образом. Так… Напугать… Война, Волдеморт, смерть Гарри… Он должен умереть?! Нет, бред. Он убил Тёмного Лорда… Хоркруксы…
– Не называй меня Поттером! – рявкнул Гарри, прерывая размышления девушки, однако даже того времени, что у неё было, хватило для определённого вывода.
– Гарри! – воскликнула Гермиона, не обращая внимания на раздражённый взгляд лучшего друга. – Ты… Ты что, хоркр… хоркрукс?.. – её голос сел на последних словах, и она в ужасе прижала руку ко рту.
– В жизни не слышал ничего более глупого, – выплюнул Гарри, но моментально взял себя в руки. – Прости… Я не хотел это говорить. Просто я… Короче не бойся, но с Волдемортом и любыми вещами, его касающимися, это не связано. Почти… – добавил он почти шёпотом. – Но моей жизни ничего не угрожает, не бойся! – ему вновь пришлось повысить голос на перепуганную Гермиону, чтобы для неё дошёл смысл сказанного.
– И ты прости. Так что ты хотел сказать?
– Понимаешь, Гермиона… – Начал Гарри.
Однако через несколько секунд пламя в камине позеленело, заставив Гарри нервно обернуться, а Гермиону закатить глаза. Ещё через мгновение среди огненных языков материализовалась голова Джиневры Уизли.
– Гермиона! – воскликнула она, тепло улыбаясь. Гермиона кивнула в знак приветствия.
– Гарри, – Джинни резко переключилась на стоявшего к ней спиной Поттера. – Мне кажется, в моей комнате боггарт, а в занавесках, судя по всему, снова завелись Докси, кажется, Фред и Джордж специально оставили там их яйца, чтобы получить побольше яда для своих забастовочных завтраков… Короче, не мог бы ты…?
– Да, Джинни, конечно, – Гарри повернулся к ней, убрав со своего лица встревоженное и усталое выражение. Затем юноша махнул Гермионе рукой на прощание и, дождавшись, когда исчезнет голова Джинни, отправился домой.

– Странно всё это, – задумчиво произнесла Гермиона, глядя на пламя в камине, уже успевшее приобрести свой естественный оттенок. Зрелище завораживало, однако через мгновение девушка моргнула и решительно поднялась на ноги.
– Если я всё ещё хочу освободить Люциуса, мне пора в библиотеку, – сказала она вслух, забыв удивиться тому, что назвала Малфоя-старшего по имени.