(1971)
Разумеется, Люциус Малфой знал, кто такой Северус Снейп.
Как староста, он был обязан знать, хотя бы в лицо, каждого ученика своего факультета. Как слизеринец, был убежден – никакие связи не бывают лишними. Как Малфой - не мог пройти мимо даже мало-мальски полезного человека. Мог ли Снейп – с его нелюдимостью, неопрятностью и одаренностью на грани гениальности – когда-либо, в чем-либо оказаться полезным Люциусу Малфою?
Люциус усмехался своим мыслям, вертя на пальце гематитовый браслет и любуясь блеском отполированного камня в свете свечей. Жизнь длинна; и - чем Моргана не шутит?
Он не считал нужным вмешиваться, когда нелепого новичка задирали однокурсники. Люциус был уверен, что слизеринец должен уметь защищаться - или он просто ошибся факультетом. Умел ли защищаться Снейп? Видимо, да. Впрочем, для Люциуса это не представляло интереса.
Если Снейп выживет в Хогвартсе – он не пропадет.
Из-за мелких неприятностей мелкого слизеринца Люциус вынужденно был в курсе существования гриффиндорской четверки – так называемых Мародеров, в число которых входил его будущий так называемый родственник: Сириус Блэк. Позор семейства. Кандидат в дырки на генеалогическом древе.
Круглые такие дырки. С обожженными краями. Вовсе не похожие на звезды.
Такое положение дел Люциуса устраивало.
Правда, оставалась еще кровная связь, которая возникнет, когда он даст Клятву верности Нарциссе. Брак магов – это не шутки на тему «пока смерть не разлучит…». Конечно, разорвать можно и узы крови – разорвать вообще можно все, что угодно. Вот только подобный ритуал встряхнет древо Блэков до последнего листочка – и хорошо, если с корнями не вывернет. Ритуалы на крови по мелочам, знаете ли, не применяют. Как не палят по докси Авадой: глупо, опасно и… расточительно.
Орион был уверен, что блудный сын, перебесившись, станет достойным членом фамилии. Гриффиндор… ну, с кем не бывает… Люциус предпочитал неопределенное «быть может». Блэк связался с Поттером; а это, по слухам, было не тем, что считается подходящей компанией… Кузен, приходилось признать, был не лучшей частью приданого Нарциссы; но, по крайней мере, в жилах Сириуса текла голубая кровь, и Люциус искренне надеялся, что у дорогого братца хватит мозгов, чтобы не привести в дом грязнокровку, полукровку или, не дай Мерлин, вейлу.
Элоизу Гойл Люциус встретил случайно - в коридоре, на большой перемене. Она, глядя на него снизу вверх, пискнула «Здравствуй!»; он сердечно улыбнулся и сказал «Здравствуй, Элоиза!», потому что она была лучшей подругой Нарциссы, - но больше потому, что было очень забавно наблюдать, как девица раздувается от гордости, шагая рядом с ним по коридору, сумбурно выпаливая первые приходящие ей на ум фразы и незаметно, по ее мнению, оглядываясь по сторонам: все ли видят, как она запросто беседует с ЛЮЦИУСОМ МАЛФОЕМ?
Все, кому надо, заметили, оценили и позавидовали.
Люциусу это не стоило ни малейших усилий; но счет за триумф лучшей подруги он Нарциссе предъявит. Еще как предъявит… При мысли об этом Люциус улыбнулся еще обворожительней.
И под ноги ему рухнуло нечто.
Оказалось, Северус Снейп. Тот самый.
Мародеры стояли двадцатью футами дальше, отделенные от полукруга зрителей пустотой. Люциус не торопясь обвел их взглядом. С интересом.
Лохматый с карими глазами за стеклами очков – Поттер. Очки идиотские. Взгляд вызывающий. «А что вы мне сделаете?». Поттер-Поттер… ты даже не представляешь, ЧТО может сделать Малфой. Если захочет по-настоящему.
Совершенно невыразительный мальчишка с какой-то крысиной физиономией. Тоже Мародер? Ну надо же. И не подумаешь. Перепуганный и наглый. Наведи на него палочку – съежится от страха, забьется в какую-нибудь щель и носа не высунет. Но если первую скрипку будут играть Поттер и Блэк – радостно подбежит к тебе сзади и укусит исподтишка. Люциус на таких насмотрелся – они к отцу приходили. С просьбами. Выражение лица Абраксаса при таких визитах Люциус долго пытался скопировать. Надо было на Петтигрю тренироваться. О, вот и фамилия в голове всплыла…
Блэк. Ну, здесь все понятно: бравада. Крупными буквами через все лицо: «Мне все можно». Знает, мерзавец, что Люциус ему ничего не сделает. Хоть и будущие, но родственники. Свой круг. Своих слизеринцы не трогают.
Четвертый… Лю… точно, Люпин. Единственный, кто палочку не вытащил. Непонятный какой-то. Бесцветен, как Петтигрю; а глаза умные. И для первого курса - слишком грустные. Сразу крепкий чай вспоминается. Остывший…
Взгляд Люциуса вернулся к Блэку, чьи серые глаза раздражали, - почему не синие? Или не черные? Не голубые, как у Нарциссы? Нет же – серые, малфоевские. Но такого незамысловатого взгляда ни один Малфой себе не позволил бы. Даже легилименции почти не потребовалось – едва скользнув по поверхности сознания зарвавшегося сопляка, Люциус выставил невербальный щит; блэковский Фурункулюс срикошетил в потолок.
Целился сопляк, конечно, не в него, а в Снейпа, все еще валявшегося под ногами. Чем же они его так приложили? Люциус поднял мальчишку за шиворот, встряхнул, поставил рядом; взяв за подбородок, заглянул в глаза. Они постепенно становились осмысленными.
- Идти можешь? – негромко спросил Люциус. Снейп кивнул.
- Иди, - бросил Малфой. Мальчишка помедлил, бросив быстрый взгляд на противников.
- Иди, - чуть улыбнулся Люциус. – Я разберусь.
Снейп дернул головой и без всякого «спасибо» быстро пошел по коридору. У Люциуса и мысли не мелькнуло, что взгляд первокурсника означал опасение перед Мародерами; жажду немедленной мести – вот что он означал. Но Снейп сумел заставить себя отложить мщение до более удобного случая. Хорошая смена растет… правильная.
Люциус вновь поднял палочку. Тишина стала почти осязаемой. Кажется, вокруг даже не дышали. Поток солнечных лучей лился из, как нарочно, оказавшегося рядом окна; скользил по светлому дереву, лаская; путался в светлых волосах, щекотал ухо.
- По десять баллов с каждого из четверых, - сказал Люциус весело, покручивая палочку в пальцах. – Для тебя персонально, Блэк, - палочка замедлила вращение, указав на главного забияку – в глазах которого, совершенно точно, плеснулся испуг, - еще минус десять баллов и отработка в библиотеке на все выходные. Старые пыльные карточки, мой юный друг, - специально для такого любителя чтения, как ты.
Подхватив Элоизу под руку, Люциус двинулся дальше; не удержался – проходя мимо будущего родственника, почти не шевеля губами, не повернув головы, бросил заклинание. Мелочь – а приятно; пусть Блэк походит денек красноглазым…
Кто-то внимательно смотрел ему в спину; повернув слегка голову, будто прислушиваясь к спутнице, Люциус краем глаза заметил – Люпин. Карие глаза, как коньяк… или нет же, как чай, остывший чай…
Это был единственный случай, когда Люциус вмешался в мародерско-снейповский конфликт.
***
(1978)
Идти на церемонию вручения дипломов им было вовсе не обязательно. В конце концов, они не самые близкие родственники.
Нарцисса уговорила.
От мальчика отвернулись родители, мальчик совсем лишен поддержки близких, кузина мальчика мечтает мальчика заавадить.
Люциус считал, что Белла в своих мечтах не совсем не права. Но Нарцисса очень тонко чувствовала родственные связи. И, дементор их всех побери, он гордился этим ее качеством. Кровь – куда от нее денешься?
А раз записался к Блэкам в родню – будь добр смотреть, как Сириусу вручают диплом, и хлопать в ладоши. Впрочем, кузен жены определенно заслуживал аплодисментов: Люциус далеко не всегда испытывал уверенность в том, что родственник вообще закончит Хогвартс.
Закончил. Хороший мальчик.
Хороший мальчик, вызванный для вручения документа об окончании школы, как раз направился к Дамблдору – походкой одновременно стремительной и развинченной. Семейное сходство было налицо – они с Беллой оба двигались, как змеи, рывками, признавая лишь два состояния: замирание и быстрое до неуловимости движение.
Блэк замер перед директором – почти такой же высокий, как Дамблдор, откинул волосы, тряхнув головой, блеснул улыбкой. Половина зала вздохнула с упоением.
И как таких заносит на Гриффиндор? Был бы Блэк слизеринцем – цены б ему не было.
Возвращаясь на место, Блэк без конца улыбался, махал рукой кому-то в дальних углах зала, парировал на ходу дружеские шпильки, сыпавшиеся со стороны гриффиндорского и хаффлпаффского столов. Любимец публики, ухмыльнулся Люциус. Краса и гордость Гриффиндора. Заигравшийся в детство раздолбай.
Блэк родственников старательно игнорировал, ввинтился на скамью рядом с Поттером, оперся локтем о стол, запутался пальцами в собственных волосах. Играл раздолбая так старательно, что сам верил без тени сомнения.
Порода просвечивала в каждом движении, жесте, взгляде. Смешно.
Люциус улыбался презрительно, кривя вниз уголки губ.
- Что? – спросила Нарцисса. Его улыбка уже жила слабым отражением на ее губах - все понимающим, разделяющим его чувства, просящим о снисхождении к недорослю-кузену. Люциус подумал, что не может представить себя женатым на ком-то другом.
Он продолжал равнодушно наблюдать за церемонией, проявляя некоторый интерес к знакомым именам. Чаще всего это оказывались слизеринцы; Люциус мог даже предсказать дальнейшую судьбу многих, зная их родителей, семьи, положение в обществе, политические взгляды.
- Петтигрю, Питер!
Что-то знакомое, показалось Люциусу. Впрочем, он, конечно, слышал имена всех сегодняшних выпускников, хотя бы на церемонии распределения; неудивительно, что они все кажутся знакомыми…
- Поттер, Джеймс!
Поттер буквально взлетел на возвышение. Как снитч. Блэк пронзительно свистнул. Люциус поморщился.
Они все еще дружат. Возможно даже, по-прежнему называют себя какой-то общей кличкой. Люциус напряг память. Мародеры, вот как. У него всегда была хорошая память, но он не упускал случая потренировать ее.
А Мародеров было четверо…
- Люпин, Ремус!
Почему-то не по алфавиту. Люциус глянул, удивился. Люпин был такой же, как на первом курсе. Блэк вытянулся, стал, как гибкий хлыст. Квиддичный игрок Поттер выглядел покоренастей, пошире в плечах и явно оставил позади период подростковой неловкости в движениях. Даже Петтигрю смотрелся не мальчишкой, а некрасивым юношей с чересчур прилизанными волосами.
А Люпин, казалось, остался первокурсником.
Стал выше и отпустил волосы чуть длиннее. И это все.
Такой же тонкий, как выращенная на подоконнике рассада. Та же чуть обозначенная улыбка в углах рта. Те же незаконченные движения, будто живет вполсилы. Тот же серьезный взгляд, неуверенный и знающий одновременно. Ему поздравлений не выкрикивали – улыбались. Тепло улыбались; и он улыбался неярко в ответ, возвращаясь на свое место. Блэк шел здесь, как по красной дорожке для почетных гостей, Поттер – как по квиддичному полю после удачно сыгранного матча. Люпин шел по проходу между столами так, как идут по проходу между столами. И не был этот путь триумфальной дистанцией в честь окончания школы; и не был началом дороги в светлое будущее. Взгляд карих глаз скользнул по залу. Люциус встретил его равнодушно. До конца церемонии оставалось уже немного.
- Поздравляю, Сириус! – сказала, по-родственному тепло и искренне, Нарцисса, выловив кузена в гудящем голосами зале.
- Спасибо, - отозвался кузен с иронией, адресованной всему миру и в особенности – косным и консервативным родственникам всех мастей.
- Чем думаешь заниматься? – доброжелательно спросил Люциус. Доброжелательность была такой же частью этикета, как теплота и искренность предыдущей фразы Нарциссы. Тонкий налет сарказма – исключительно люциусовским дополнением.
- Мы думаем пойти в авроры, - сказал Блэк, задирая подбородок и игнорируя тем самым малфоевский сарказм. Если бы в Сириусе было несколько меньше врожденной привлекательности, он выглядел бы смешно до колик.
- Мы – кто? – забавляясь, спросил Люциус.
- Мародеры, - несмотря на все старания Блэка, этого Люциус уже не выдержал. Его смех, как обычно, привлек внимание окружающих, и, как обычно, Люциус это игнорировал.
- Прости, - сказал он легко, - ваша верность традициям первого курса очаровательна.
Блэк приобрел сходство с рассерженной коброй, но Люциус нисколько не боялся змей. Он снова рассмеялся.
- Удачи, - пожелал он выпускнику. – Да хранит тебя Моргана!
У Блэка хватило ума не затевать спор о сравнительных достоинствах Морганы и Мерлина.
Выходя из дверей Хогвартса в июньский полдень, Люциус почему-то ощутил во рту вкус крепко заваренного чая.
Нарцисса не спросила, почему они не воспользовались камином Дамблдора. Она знала маленькую слабость мужа.
Люциус любил солнце. Солнце и ветер.
Нет, он не проводил дни на средиземноморских пляжах, как кое-кто из знакомых; загар не любил: ни пошло-бронзовый, ни даже модный этим летом оттенок легкого золота. Но когда на дворе царил июнь, он был счастлив пройтись по парку, впитывая кожей лучи не слишком жаркого английского солнца; подставляя лицо теплому, ровному ветру. С их ласковыми прикосновениями не могли сравниться даже самые мягкие женские ладони. Только ради этого ощущения Люциус предпочел прогуляться до ворот Хогвартса, к границе зоны аппарации.
Листва дубов и кленов шумела, не разрушая впечатления тишины; темно-зеленая мантия плескалась позади – ветер дул в лицо. Люциус откинул голову и прикрыл глаза, наслаждаясь. Сбоку раздался негромкий смех Нарциссы.
- Что? – спросил Люциус, не поворачивая головы, и почувствовал прикосновение кончиков прохладных пальцев к нагретой солнцем щеке. Остановившись, он обернулся к жене; ее голубые глаза все еще смеялись, согретые полднем.
- Полетаем? – предложил он, очарованный солнцем и ветром, желая немедленно подчинить себе эту стихию расцветающего лета.
- На чем – на школьных «Чистометах»? – фыркнула Нарцисса. – Ты осквернишь этим древним помелом свой чистокровный… э-э-э… могу ли я сказать…
- Язва, - довольно сказал Люциус, ловя губами губы жены. Нарцисса уворачивалась, пытаясь договорить фразу сквозь смех.
Случайно подняв взгляд, Люциус заметил через ее плечо одинокую фигурку среди зелени рощи. Он припомнил, что, в самом деле, не видел в зале никого, кто мог бы быть родственником Люпина. Люпин стоял среди хогвартских дубов в день своего выпуска один, без родных, без друзей, - и это было правильно и неправильно одновременно.
***
(1981)
«Везет, как инферналу», - подумал Люциус, оглядывая зал Визенгамота. Зал выглядел куда мрачнее слизеринских подземелий. Не удивительно – за долгие годы на каждом квадратном футе здешних стен осело столько лжи, ненависти и страха, что никакая школа не могла бы составить этому конкуренцию.
Нарциссе даже просить не пришлось – Люциус пришел сюда по собственному желанию. Он подбирал мельчайшие крупицы информации – ему необходимо было знать, что же произошло НА САМОМ ДЕЛЕ в ту ночь в Годриковой Лощине. Люциус не сомневался, что на суде над Блэком речь обязательно зайдет об этом ключевом моменте. Стоит ли рассчитывать на скорое возвращение Лорда или следует продолжать всеми правдами и неправдами открещиваться от всего, от чего удастся, от чего формально открестился на недавнем суде?
Вопрос был концептуальным.
С исчезновением Лорда исчезла и часть смысла жизни Люциуса Малфоя.
А ведь ему НРАВИЛОСЬ.
Нравилось думать, что он – один из тех, кто определяет судьбу всего магического мира. Нравилось чувствовать себя карающим и милующим, чередуя Круцио и Релаксио. Нравилось упиваться – нет, не смертью, к смерти Люциус всегда относился с брезгливостью, - а властью, более безграничной, чем магия. Нравилось, в конце концов, просто говорить то, что хочешь, не оглядываясь на сказанное. Не то чтобы Люциус когда-либо ограничивал себя в суждениях – в конце концов, кому и иметь право высказывать СВОЕ мнение, как не Малфою? – но в полуофициальных беседах откуда-то появились вдруг «рамки», и оказалось неприличным свободно говорить о том, о чем совсем недавно говорили, не задумываясь. И грязнокровок стало «правильно» называть магглорожденными.
А они как были грязнокровками, так и остались.
И что теперь?
Проводить дни в Малфой-мэноре, а на людях вести себя «как полагается» и искать иной, более мелкой, более утилитарной власти?
Или преданно ждать, надеясь все-таки сорвать банк?
Беллатрикс и Рудольфус с самого начала были намерены ждать – сколько потребуется, где придется. Азкабан – значит, Азкабан.
Нарцисса, услышав это из уст сестры, чуть заметно поморщилась.
На следующий день Люциус впервые определенно упомянул о том, что многие действия в последнее время, несомненно, совершал под «Империо».
Его тоже не впечатлял Азкабан.
Помимо прочего, значение имело то, что для четы Малфоев Лорд перестал быть главным в жизни. Год и пять месяцев, как перестал.
Беспомощный человек, пришедший ему на смену, даже собственное имя произносить пока не умел. Но его серые глаза, очень светлые волосы и общая капризность характера умиляли. Недостаточно умилявшиеся рисковали никогда больше не получить приглашения в имение.
Родительская гордость – крайне эгоистичное чувство. Родительскую гордость Малфоев сравнить было не с чем. Ближайшим аналогом были Адам и Ева с их чувствами первооткрывателей чуда.
При виде семьи Малфоев возникало впечатление, что за первенство в чуде рождения они еще бы поспорили.
А первенство в рождении чуда оспаривать у них было занятием бесполезным.
Лорд это знал, но не учитывал. Совершенно, между прочим, напрасно.
И вот результат: минус два из числа узников Азкабана. Минус два из числа верных сторонников. Что бы Люциус потом не утверждал – был он, этот минус, был. Минус один Лорд из жизни троих Малфоев.
И этот минус окончательно утвердился на суде над Блэком.
Было потрясающим то, насколько неуместно выглядел Люциус Малфой на этом заседании Визенгамота. Луч солнца в темном зале.
Свечей зажгли – сотни, а зал все равно казался темным.
А от смеха обвиняемого – еще и холодным больше, чем обычно.
Люциус подумал, что совершенно правильно не взял с собой Нарциссу. Незачем ей это видеть. И слышать. И помнить.
Хватит и того, что она на суде над Беллой присутствовала.
Та вела себя, как королева.
А теперь на этом сомнительном троне сидел наследный принц. Смеялся. И Люциус ничего не понимал.
Неправда, что люди способны на все. Люди способны на все в определенных обстоятельствах. И при тех обстоятельствах, которые рассматривал сейчас Визенгамот, Сириус Блэк НЕ МОГ предать Поттеров.
Для Люциуса это было столь же очевидно, сколь и непонятно.
Что-то там произошло. Что-то настолько бездоказательное и нелогичное, что можно только смеяться, представляя, как нелепо выглядел бы рассказ об этом.
И Блэк смеется, захлебывается смехом.
И почему-то именно в этот момент Люциус наконец верит – Лорда больше нет. Нет.
Но он по-прежнему Малфой.
И будет жить, как Малфой, как жил до Лорда, как жил до Метки. Сына будет воспитывать.
Люциус улыбнулся.
И он никогда не услышит во сне этот чуточку визгливый, захлебывающийся собой смех. Малфоям ничего такого не снится.
- Свидетель Ремус Джон Люпин! – прогремел голос председателя. Люциус пропустил за размышлениями несколько минут процесса и теперь пытался угадать, со стороны кого выступает Люпин: от защиты или от обвинения. Он удивился, поняв, что не может этого сделать. Он не мог представить Люпина ни обвиняющим Блэка, ни защищающим его.
Очень-очень странно.
Что-что, а предугадывать поведение людей Малфой всегда умел.
Люпин отвечал уже на третий или четвертый вопрос, а Люциус все еще гадал: он «за» или «против»? А потом опущенные плечи, будто пылью покрытые волосы и редкие взгляды на судей, тщательно обегающие фигуру в кресле, подсказали часть ответа.
Если – когда – Блэка осудят, Люпин останется последним. Один из четырех. Один.
Он хочет защищать Блэка, но он не может: давление улик, фактов, свидетельств и двенадцати имеющихся в наличии трупов – против десяти лет дружбы.
Ох уж эти гриффиндорцы, думал Люциус, глядя на Люпина из-под полуопущенных век, какие же они… гриффиндорцы. Кто из слизеринцев на его месте задумался бы хоть на секунду?
Врали бы напропалую, юлили, выкручивались, льстили, очаровывали, подкупали, угрожали завуалировано… Все, что угодно, - лишь бы добиться оправдания.
Что значит – виновен?
Не в вине дело.
Зачем тебе знать правду, Люпин?
Ты лучше подумай, как друга вытащить. Ты же его десять лет знаешь. Тебе что, соврать трудно?
Он, конечно, в пользу Блэка говорит – что тот хороший и верный друг, что не мог он так поступить – но, Моргана вас всех разрази, во всей его фигуре, в тоне, в глазах этих чайных – везде крупными буквами написано: как ты мог, Сириус?
Как ты мог?
Люциусу хочется попросту заавадить этого недоделанного свидетеля. Ну кто же так ведет себя на суде?
Кто-кто… Мародеры…
И ведь он же будет страдать, когда Блэка посадят. Он же изводить себя будет. Он сам себя в свой собственный Азкабан запрет и ключ выбросит.
Как можно быть таким идиотом?
И, в конце концов, сколько можно жить с таким выражением глаз?
Ему же всего двадцать один. Ему положено улыбаться, соблазнять девиц направо и налево и мечтать о карьере в… где он там работает?
Ах да…
А он стоит и колесует себя на глазах ко всему привычного Визенгамота, стараясь не уклониться от истины в деле препровождения в Азкабан лучшего друга. Хотя его показания решительно ни на что не могут повлиять. Блэк, и тот это понимает. Перспектива Острова так и звучит в его смехе – безумно желтой нитью.
Наконец-то. Наконец Люпин сел на место.
Приговор можно было не слушать – что там слушать-то? Убийца должен сидеть в Азкабане… и это гораздо лучше, чем поцелуй с дементором. В чем-чем, а в этом Люциус не сомневался.
Правда, неизвестно, был ли согласен ли с мнением родственника сам Сириус. Впрочем, его никто и не спрашивал.
Двое дементоров скользнули к деревянному креслу пыльно-черными тенями, с запястий – уже не обвиняемого, осужденного – соскользнули не нужные больше цепи. Блэк тряхнул головой, отбрасывая спутанную, грязную челку привычным жестом, - в последний раз ДО Азкабана; в последний раз бросил взгляд в зал – на судей, на свидетелей, почти ни в кого не вглядевшись, не узнав; в последний раз ухмыльнулся, будто оскалился, – приподняв верхнюю губу.
Люциус ничего этого не увидел. Он наблюдал за лучшим другом приговоренного. Очень любопытное было зрелище.
Он, конечно, предполагал, что Люпин будет страдать. Боль, отчаяние, слезы, безнадежность… что там еще положено чувствовать гриффиндорцам, когда их друзей уводят дементоры, а они только и могут, что смотреть в спину уходящим?
Ничего там не было. Просто остывший чай. Подернувшийся пленочкой.
Бывает такая пленочка на долго стоявшей заварке. Люциус помнил, как однажды домовик забыл убрать чашку из кабинета отца. Чай простоял до вечера и стал не просто остывшим – а как будто очень старым и очень противным; не просто холодный напиток, а холодная мерзость. С пленочкой.
Люциус помнил, как под взглядом отца домовик стал дымиться. Буквально. Дымился и покрывался ожогами. Молча, разумеется, - не хватало еще, чтобы какой-то домовик орал в присутствии Абраксаса Малфоя. Когда запах паленого стал ясно ощутимым, Абраксас, поморщившись, бросил: «Довольно» и взглядом указал домовику на неубранную чашку – мол, не забудь. И домовик, с прикипевшим к спине полотенцем, естественно, не забыл, убрал. Что ж тут удивительного, если Люциус, переча отцу беспрестанно по причине разницы в возрасте и характере, тем не менее старался перенять некоторые его черты.
Воспоминание об остывшем чае причудливо и накрепко связало в его сознании две несовместимые вещи: с одной стороны – Абраксаса Малфоя, злящегося на единственного сына из-за очередной экстравагантной выходки; с другой – Ремуса Люпина, загадочную гриффиндорскую душу, сдающуюся на милость слизеринца.
Осознав отсутствие – окончательное и бесповоротное – Темного Лорда, Люциус вдруг понял, что у него образовалось очень много свободного времени. И провести его следовало с пользой.
Люциус вспомнил, что всегда увлекался ритуалами. До того, как увлекся игрой в повелителей магического мира.
И до того, как выяснилось, что победитель в этой игре один, и определен заранее, между прочим.
А жизнь повернулась иначе.
Никогда и ничего нельзя определять заранее, оказывается.
Вот и Люциус собирался просто развлечься…
- Люпин! – окликнул он жертву в холле Министерства.
Тот забавно дернулся, будто к нему дементор сзади подошел. Люциус хмыкнул. Нервный какой.
- Чем ты сейчас занимаешься?
- Зачем тебе… вам? – спросил Люпин, настораживаясь сразу же.
- Есть предложение, - Люциус не придвинулся ближе, не понизил голос – так и продолжил, не смущаясь. – Хочу попробовать на тебе ритуал, освобождающий от проклятья оборотня.
О-о-о… Люпин не просто побелел – какой-то синюшной бледностью покрылся. И губы тоже. А глаза как черные провалы – эффектно.
- Откуда ты знаешь? – таким тоном, будто – опять же – с дементором разговаривает. И почему Люпин всегда казался ему образцом спокойствия? Однако, все может обернуться даже интереснее, чем показалось сначала.
- О чем? – не понял Люциус.
- Обо мне, - прошептал Люпин так, что еле разберешь.
- Так об этом все знали, - пожал плечами Малфой. – А что?
- Все? – и такое в карих глазах вселенское изумление, что Люциусу стало смешно.
- По крайней мере, все старшекурсники Слизерина, - объяснил он. – Нет, ну ты же не думал, в самом деле, что наличие в Хогвартсе оборотня – тайна за семью печатями, известная лишь Дамблдору? Или… - до Люциуса начало доходить, что да, думал – он действительно так и думал… что все они так и думали. Малфой даже не пытался больше сдерживать смех.
- Почему же вы позволили мне остаться в школе? – и почему гриффиндорцы всегда так серьезны? Даже драматичны, можно сказать.
- А ты нам ничем не мешал.
- Но…
- Люпин, все просто. Неиспользованная информация – оружие, использованная – не стоит и ломаного кната.
- Слизеринская мораль… - заметил Люпин с горечью – снова вселенской.
- Гриффиндорские обобщения, - небрежным жестом отмел его слова Люциус. – Пойдем?
- Куда? – опять изумился Люпин. В Хаффлпафф его надо было распределять, не иначе – опять ошиблась Годрикова ветошь.
- В Мэнор, разумеется. Не знаю, где ты живешь, но вряд ли там можно будет без проблем такой сильный ритуал провести.
- А кто сказал, что я СОГЛАСЕН, чтобы ты проводил надо мной какие-то ритуалы? – интересно это выглядит – когда люди пытаются кричать шепотом: столько эмоций на лице, а голосом почти ничего выразить не удается.
- А тебе что, каждый день такие предложения делают?
- Ваш… Лорд убил моего лучшего друга, - шепот Люпина по-прежнему балансировал на грани крика, а глаза – глаза смотрели из какого-то далекого далека, где он в этот момент находился, - а ты хочешь, чтобы я доверился тебе? ТЕБЕ?
- Согласно приговору Визенгамота, я не отвечал за свои действия, - легко объяснил Люциус. – А твой второй лучший друг, согласно приговору того же Визенгамота, передавал информацию Пожирателям, чем и способствовал убийству первого из вышеупомянутых друзей. Жизнь, как видишь, склонна к парадоксам, - серые глаза смеялись. Не издевательски – просто забавляясь парадоксами жизни и своим умением их видеть, пока Люпин тщетно пытался склеить нового себя из обломков предыдущего.
- Секунду, - бросил Люциус, заметив у центральной скульптуры знакомого заместителя Министра, - у него было небольшое дело к этому чиновнику.
Когда через пару минут – не больше – он вернулся к камину, у которого говорил с Люпином, гриффиндорца уже не было. В камине подрагивали последние изумрудные огоньки.
- Так-та-а-ак, - сказал Люциус вслух. – Не выйдет, - решительно добавил он и, вместо того, чтобы тоже шагнуть в камин и отправиться в Мэнор, повернулся и пошел обратно в министерские коридоры. Конечно, за оборотнями никто не следит. Это нарушение прав и свобод. Этого никто никому никогда официально не позволит. А вот ненавязчивое фиксирование контактов и адресов - не помешает. Для спокойствия общества. Нужная информация имеет свойство всегда где-то быть. Главное - знать, куда и к кому обратиться.
А с сотрудником отдела по взаимодействию с получеловеческими существами Норманом Бэйтсом они еще до Хогвартса Оборотное зелье на пару из отцовского стола воровали.
Так что дружба у них куда как крепче люпино-блэковской.
Небольшой городок – нет, практически деревушка. Чистенькая, какой только может быть провинциальная английская деревушка. Деревьев – как в парке Малфой-мэнора. Булыжная мостовая, может, еще Основателей помнит. Если их, конечно, заносило в эту глушь.
А глушь миленькая. Люциус огляделся. Заборчики, домики, окошки – маленькие. Вязы, печные трубы, собаки – огромные. По ослепительно синему небу плывут ватно-белые облака, и деревенька купается в тепле и свете, таких неожиданных для ноябрьских дней. Хорошо. Люциус прищурил глаза на солнце, потом взглянул на домик перед собой.
От солнца перед глазами плавали разноцветные пятна. Люциус сделал несколько шагов почти наугад и наткнулся на калитку. Открыл ее, прошел по вымощенной кирпичом тропинке к дому. Солнце наконец ушло из глаз. Люциус заметил приколоченную над дверью старую заслуженную подкову – на счастье.
Малфои всегда знали, что счастье на подкову не купишь.
Высохшие прутья плюща еще оплетали маленькие окна. Дверь открылась легко, будто ждала.
Люпин сидел в кресле у окна, читал. Попытался подскочить, дернулся – и обмяк. Во взгляде, за удивлением и возмущением, читалась обреченность. Люциус улыбнулся, подтверждая – да, не спрячешься. От Малфоя – бесполезно. Оглядел комнату, задержал взгляд на книге.
- Что читаешь? – спросил без интереса.
- Теорию трансфигурации, университетский курс, - взглянул исподлобья Люпин, упрямо и безнадежно. Люциус дернул уголком губ.
- Закрой, не люблю.
Нетерпеливо притопнул ногой в лакированной туфле. Недоумевающе посмотрел на Люпина. Было глупо спорить из-за какой-то книги. И Люпин ее закрыл.
А закрыв, понял, что проиграл.
Оказывается, подчинившись раз, дальше возражать не имеет смысла. Шаг сделан.
- Хорошо, - сказал Люпин. – Я согласен. Я пойду с тобой.
- Ну, конечно, – Люциус, с любопытством изучавший пейзаж на стене - дешевка, оставшаяся от прежних хозяев, - даже не обернулся. От его мантии, перстней, изумительной трости, от светлого золота волос, от блестящих, дементор бы их побрал, туфлей исходила такая безграничная уверенность в том, что иного исхода и быть не могло, что Ремус вдруг понял одну вещь.
Мир принадлежит Малфоям уже потому, что они уверены, что мир принадлежит им.
И если ты всего лишь Ремус Люпин, спорить с этим бессмысленно.
Обернувшийся наконец Люциус понял его задумчивость по-своему.
- Хорошо, хорошо, - сказал он с легкой досадой. – Можешь взять с собой свою трансфигурацию.
Сказать, что Абраксас был удивлен – значит, сказать очень мало.
Люциус с Люпином аппарировал прямо в холл, где Малфой-старший как раз встречал вернувшихся с прогулки невестку с внуком.
Чудная вышла сцена. Люциус давно так не развлекался.
У отца в глазах Круциатусы прыгали. Нарцисса прятала взгляд, опасаясь, что свекор заметит ее подозрительное веселье. Она всегда одобряла эскапады мужа. Почувствовавший отсутствие внимания к себе Драко орал не хуже баньши. Домовики метались, не зная, что делать.
Люциус приказал отвести гостя в комнату рядом со своей спальней и устроить там на несколько дней.
Абраксас схватил сына за руку и аппарировал в кабинет.
- Что за шваль ты притащил в дом? – поинтересовался он сквозь зубы звенящим полушепотом.
- Да так, - сказал Люциус. – Хочу вот в ритуалах попрактиковаться. Совсем забросил.
Абраксас уставился на сына сощуренными глазами, и Люциус приготовился к какому-нибудь малоприятному заклинанию. Но обошлось. Отец ограничился обычной – хотя и тоже малоприятной – воспитательной речью.
Все-таки занятия ритуалами были предпочтительнее встреч Пожирателей. Отец Лорда не слишком уважал. Когда это Малфои уважали полукровок?
Цели – разделял, идеи поддерживал. А уважать и не думал.
- …и не забывай о долге перед родом! – поставил он точку в своем монологе. Точнее, восклицательный знак.
- Па-а-ап! – протянул Люциус. – Ну какие долги? Слышал, как мой выполненный долг сейчас в холле орал? Мы с родом в расчете!
Он аппарировал за мгновение до того, как отцовский Ступефай влетел в его кресло.
На следующее утро Люциус проснулся от яркого солнца – и приятной мысли, что его ждет увлекательное занятие.
Приручать волка – что может быть интересней?
Нет, ритуал он, конечно, тоже проведет. Пусть он не так часто удается… точнее, в старых записях, найденных случайно в библиотеке, упоминалось только, что некогда один венгерский монах рассказывал одному Малфою, что лично знал человека, который своими глазами наблюдал, как один священник невыясненной конфессии провел этот обряд над одним уродцем, подозреваемым в ликантропии, и уродец вроде бы исцелился. Во всяком случае, безропотно принял помазание святой водой из серебряной чаши и скончался только через несколько часов после этого. Тихо и спокойно. Что наблюдатель и счел за верный признак исцеления.
Малфой со свидетелем был согласен. Раз оборотня святая вода на серебре не раздражала – значит, ритуал удался.
А кто и когда там умер – неважно.
Ритуал был сложным – в этом и состояла его прелесть. Люциус чувствовал себя полным сил. Не хотелось распыляться на мелочи. Он щелкнул пальцами.
Ничего. Ничего и никого.
Он щелкнул снова, с нетерпеливым раздражением.
Добби материализовался посреди спальни.
Если бы Люциус мог испытывать какие-то чувства по отношению к столь ничтожным созданиям, как домашние эльфы, он бы Добби терпеть не мог.
На его взгляд, служил Добби отвратительно. Но Абраксас считал, что слуги, как и мебель, должны жить и умирать в доме.
В голове Люциуса – далеко не в первый раз – мелькнула мысль, что, став хозяином поместья, он первым делом вручит Добби какой-нибудь свой галстук.
Может, эльф на нем повесится. Тут же, не сходя с места. Хоть какая-то радость от этого тупого создания.
- Лунный календарь, быстро, - приказал он через плечо. И, не удержавшись, сопроводил приказание легким Ступефаем.
Пусть знает…
Он развернул доставленный эльфом пергамент на небольшом столике. Конечно, Люциус помнил длину сегодняшних лунных суток, но не до минуты. А для ритуала важна была точность.
Что ж, время почти идеальное. Пару дней на подготовку – «на приручение волка», усмехнулся он про себя, ночь – на ритуал, потом день ожидания – и ночь полнолуния. А там видно будет – удалось, не удалось.
Скорее всего, не удастся. Можно подумать, никому до него не приходила в голову благочестивая идея исцелить оборотня.
А с другой стороны – кого со стороны за последние пятьсот лет в библиотеку Мэнора пускали?
То-то же.
Так что, может, и получится.
Доживем до полнолуния – увидим.
В безоблачном настроении Люциус аппарировал в столовую. Окинул взглядом стол.
- Доброе утро! – поприветствовал семью. – А о… Люпин где?
Чуть не вырвалось «оборотень». Надо будет последить за своей речью, подумал он. А то начнется переполох – оборотень в доме, где живет твой сын, о чем ты думаешь, Люциус, сколько можно ввязываться в подобные авантюры, это до добра не доведет…
Ага. Можно подумать, Абраксас Малфой всегда был образцом рассудительности и благопристойности. Можно подумать, это не он занимался чернейшей некромантией в компании с лучшим другом юности Сигнусом Блэком; можно подумать, это не он полгода пропадал в Тибете, увлекшись каким-то культом зороастрийцев; и можно подумать, не он, уже после женитьбы, пытался вырастить в Мэноре небольшого норвежского горбатого.
И можно подумать, что если сам он сыну об этом не рассказывал, то не нашлось других добрых людей.
А теперь, выходит, Люциус - авантюрист?
Ну… не без этого.
Но низлу понятно, что при всех его авантюрах с головы Драко и волоса не упадет. Люциус подмигнул сидящему на высоком стульчике сыну – стульчик окутывало едва заметное золотистое сияние заклинания, не позволяющего малышу нечаянно свалиться на пол.
И, дементор побери, малыш подмигнул в ответ.
Истинный Малфой. День складывался определенно удачно.
Люциус аппарировал в комнату гостя.
Люпин сидел на кровати, которую явно застилал сам, и его мантия выглядела… не очень.
Не для Мэнора.
Для провинциальной деревушки было – нормально. Для Визенгамота – в самый раз. А для Мэнора – не о
|| [
В оглавление] ||
